Мама.
На коленях женщины была голова мужчины. Его глаза были закрыты, грудь не вздымалась. Боль как древний вес гор пронзила мое сердце, резкие уколы впивались в предплечья, где еще кровоточили длинные царапины…
— Кои Авеовео Пирс.
Быстро моргая от яркого света в домике, я пришла в себя. Мама. Кен дал мне фрагмент о своей матери, а не о лесе, луне и беге среди веток, как было всякий раз, когда я касалась его раньше. Что это значило?
— И что? — сказал монах.
Мое сердце колотилось, дрожь бежала по спине от остаточной энергии фрагмента. Голову сильнее сдавила боль. Мое тело хотело поглотить эту энергию. Боль и горе от сна-воспоминания Кена были заманчивым лакомством для огня баку во мне.
— Что? — процедила я.
— Ты съела сон?
Я смотрела на тонкие поджатые губы монаха, не понимала его слова. Это не был простой фрагмент. Что-то в пребывании перед Советом в роли Вестника вызвало эту глубокую эмоцию, полную жизненной силы.
— Все хорошо, — тихо сказал Кен.
— Ты не можешь поделиться этим фрагментом, не лишившись части своей жизненной силы, — я сглотнула, подавляя горе. — То есть, ты не хотел, чтобы я это увидела.
— Не хотел, — согласился Кен. — Но все равно все хорошо.
— Или ты можешь справиться с фрагментом, или нет. Так что же? — монах был возмущен.
Рокабилли вдохнул сквозь зубы.
— Не утруждайтесь, Кавано-сан. Эта бесполезна. Хераи Акихито подойдет.
Кваскви пробормотал:
— О, от этого с нами уже не хотят сотрудничать, да?
Как ему каждый раз сходили с рук насмешки? Может, это было часть его магии.
— Не стоит так быстро отказываться… — сказал Кен.
— Мы тут закончили, — перебил монах.
Вот так меня прогоняли. Только с самолета, с раскрытым перед Советом полным именем, я была осуждена, меня посчитали слабой и отбросили.
Блин. Я собиралась найти ближайший эквивалент Старбакса и побаловать себя большим кофе с орехами и черным шоколадом. А потом принять ванну.
— Где папа? — сказала я, вставая.
— Кои, стой, — Кен последовал за мной за дверь, быстро поклонившись, пятясь, Рокабилли и монаху. Он что-то полистал на телефоне.
Снаружи сгущающиеся сумки придали двору эффект старой фотографии. Я подумала о фотографиях японских пилотов-камикадзе, которых видела в учебниках по истории — юных, готовых умереть. Сколько мемориальных досок было в храме? Я пнула гравий.
Кен и Кваскви догнали меня. Кен попытался схватить меня за локоть. Я отпрянула.
— Они ищут не баку, — сказал Кваскви.
Я повернулась к нему.
— Ты. Найди моего папу и приведи сюда, — я повернулась к Кену и ткнула его пальцем в грудь. — А ты, мистер Вестник, — я ткнула пальцем в грудь еще раз, — отведешь нас в кофейню, а потом в отель, при этом ты не будешь ничего говорить, — я скривилась, прижала большие пальцы к вискам. — Тупая головная боль.