Пон-сума поймал одно, выглядя комично от своего недовольства. Это было перо. Синее перо.
— Кваскви, открой чертову дверь, или я оторву тебе голову, — завопила я.
Дверь резко отодвинулась, знакомая широкая улыбка на большом лице закрыла солнце.
— Ты меня ранишь, Кои. А где благодарность за спасение? Представь, как сложно было путешествовать со злым кицунэ. И по радио только J-pop! — Кваскви преувеличенно поежился.
«И я тебе рада, придурок».
— Помоги! — Пон-сума приподнял Кена, и Кваскви отодвинулся, позволяя нам выбраться на свежий воздух. Боль в голове угасала, но я все еще злилась на Кваскви, себя, тупой пол пещеры и трещину в голове от столкновения с ним, это если не учитывать Пон-суму и его банду.
— Кену нужно в больницу, — сказала я, когда мы осторожно опустили его на траву. На солнце он был бледным, ярко-красные точки были на его щеках, глаза двигались под закрытыми веками, штанины замерзли от крови или слизи дракона.
— Никакой больницы, — сказал Пон-сума. — Мидори, — он хмуро посмотрел на Кваскви. — Что ты с ними сделал?
Кваскви невинно пожал плечами и указал на тропу. Бен и Мурасэ сидели, привязанные к табличке, синие перья рассыпались вокруг них, торчали из их ртов как кляпы.
Левый глаз Бен был с темнеющим синяком. Красные параллельные царапины были на обоих предплечьях. Мурасэ выглядел целым.
— Кен, не я, — сказал Кваскви. Он был в своей кожаной куртке, цепях и синей фланелевой рубашке, так что не мог выглядеть невинно. — Он немного злился.
— Отпусти их, — сказал Пон-сума.
— Что угодно, принцесса.
Пон-сума проигнорировал усмешку, прошел к Бен и Мурасэ и стал развязывать их. Они выплюнули перья, их стошнило, и Пон-сума стучал им по спинам, пока они кашляли.
Кваскви осторожно коснулся моего плеча.
— Кен будет в порядке.
Я хотела растаять от этого прикосновения, перестать подавлять боль и давление от съеденных снов, но я не доверяла Кваскви. Я не знала, кому могла доверять в Японии.
Хоть Кен пришел за мной, пролез в логово Черной Жемчужины, а теперь лежал на траве с ранами и без сознания, я не была уверена и в нем.
Я хотела поверить, что Кен сделал все это, переживая за меня. Но он выдал мое имя Совету. Там было предательство, и я не знала, как глубоко оно шло. Я дрожала, была голодной, устала и не знала, как долго смогу сдерживать дрожь нижней губы.
Кваскви крепко обнял меня одной рукой, уткнул мой нос в теплую ножу своей куртки, от которой пахло Old Spice и солнцем. Он отпустил меня, когда Пон-сума подошел с Бен и Мурасэ.
Бен подбежала к брату, упала на колени и проверила пульс Кена на запястье и шее.