— Только не дёргайся, а то недолго летать будем. Исключительно башкой вниз до кровавых соплей.
— Витя, не каркай.
— А ты не прыгай, а то упущу.
Весело смеётся, но замирает — от греха подальше. Правильно, нечего буянить и дёргаться, плечи у меня не железные всё-таки.
— Я люблю тебя, мир! — орёт во всю глотку так, что пролетающая мимо птица резко меняет траекторию полёта, а где-то рядом хлопает створка чужого окна.
— А меня любишь? — вырывается на свободу, а Ася странно затихает.
— Спусти меня! — требует, и я слушаюсь. Потираю шею, морщусь, а Ася смотрит на меня так внимательно, что даже не по себе становится.
Наверное, поторопился. Вообще со всем: надавил, пережал, слишком заковыристым узлом скрутил её волю, не дав даже ни о чём подумать, но я, такой как есть, по-другому не умею — пру буром, не думая о последствиях.
— Вить… — произносит тихо, и лёгкая улыбка расцветает на губах. — Неужели ты так до сих пор ничего и не понял?
— Мало ли что я там понял.
Подходит, кладёт руки мне на затылок, срывает эту чёртову резинку, которая покоя ей не даёт, ерошит волосы, в глаза заглядывая, и кажется, что до печёнок взглядом прожигает.
— Я влюбилась в тебя в тот момент, когда ты повёл меня в тир. Заставил рисовать тот глупый портрет, стрелять учил… именно после того поняла, что должна что-то в этой жизни изменить. А потом была дорожка в лесу, разговор о Гончих псах, прогулки эти между сосен. — Не мешаю ей говорить, а внутри эмоции в клубок сплетаются, не распутать. — Я люблю тебя, Виктор. Очень.
И я взрываюсь изнутри этими чёртовыми эмоциями, они накрывают с головой, дают такой мощный приток энергии, что, кажется, вот сейчас сгорю на хрен.
— Валькирия… — только и могу выдавить из себя, обрушиваясь на неё водопадом, затягивая в водоворот из чувств и ощущений, целую яростно и бешено, словно сдох и только её губы способны вернуть к жизни.
Она вся для меня — панацея и спасение, мой якорь и маяк в этой долбаной пустой жизни, в которой есть бесконечная гонка по вертикали и прыжки над пропастью.
— Твою мать, — шиплю сквозь сжатые зубы, потому что в заднем кармане бьётся в припадке телефон. Какого чёрта вообще творится в этой долбаной жизни?
— Да?! — рявкаю в трубку так громко, что даже Ася подпрыгивает.
— Вик, чего орёшь? Глотка казённая? — хмыкает Роджер и продолжает, не дожидаясь ответа: — Мы с Карлом выдвигаемся. Он из Промзоны, я с треков, но примерно через пару часов будем в клубе. Андерстенд?
— Замётано.
— Смотри, не убей там никого. Без нас.
И ржёт, а я шлю его ко всем чертям и кладу трубку в задний карман.