Мы молчим, каждый по-своему переживая эту новость. Мне, лично, не верится, что Жанны нет во всех смыслах этого слова. Когда-то, сразу после смерти Яна, я неистово желал этой женщине смерти. Казалось несправедливым, что Ян лежит в земле, а мать, предавшая собственного сына, живёт и радуется. Потом ненависть утихла, сменившись вначале брезгливостью, а после и пустотой.
Называю адрес городского морга, а Анна Михайловна, будто в прострации, сворачивается клубочком на заднем сидении и следит невидящим взглядом за дорогой, пробегающей за окном.
Пару раз порываюсь достать письмо из кармана и прочесть его наконец, но останавливаюсь, потому что не хочу трясти своей личной жизнью перед чужими людьми. Потом, всё потом.
— Витя, спасибо тебе, — говорит бывшая тёща, когда таксист паркует машину у центрального входа в городской морг. За время поездки Анна Михайловна, кажется, полностью пришла себя, а во взгляде уже не сквозит отрешённость на грани помешательства. — Я постараюсь недолго.
— Не за что.
Она выходит, а я следом. Нужно покурить, потому что на душе как-то очень уж паршиво. Достаю сигареты из кармана и снова натыкаюсь на письмо, а ещё стакан этот проклятый так и не вытащил. Всё, надоело, нужно прочесть, потому что это на самом деле важно. Хоть новость о смерти Жанны и выбила из колеи, всё-таки маразма у меня ещё нет, знаю, кто мне на данном этапе жизни дорог.
Присаживаюсь на лавку, отрываю край конверта, и на колени падает какой-то продолговатый плоский предмет. Беру в руку, верчу и так, и эдак, но чёрт его знает, что это за херота. Когда замечаю две тонкие сиреневые полоски в круглом окошке, сердце, кажется, пропускает удар.
Чёрт...
Внутри конверта лежит свёрнутый в четыре раза листок бумаги. Вырванный из школьной тетрадки, размашисто исписанный с первой до последней строчки крупным почерком. Пока читаю, понимаю, что стою в шаге от того, чтобы умом тронуться.\
"Дорогой мой человек.
Вот сейчас перечла, и поняла, насколько старомодно это должно смотреться со стороны, но ты уж потерпи свою валькирию, я в последние дни не очень хорошо соображаю.
Ты знал, что я трусиха? Да, представь себе. Нет, нет, если ты вдруг собрался сейчас смеяться, то не нужно, я не шучу. Я трусиха. Потому смело можешь перестать называть меня валькирией, и можешь придумать мне какое-нибудь другое прозвище. Рохля, например. А что? Вполне годится.
Так вот... Я должна ведь лично сказать тебе о том, что у нас будет ребёнок, но вместо этого пишу пространное и путаное письмо, из которого ты, наверное, совсем ничего не понял.