— Что ты здесь делаешь?
Хайна еще ниже опустила голову.
— Прости, Великий Хан, я хотела помочь…
— Твое дело — смотреть за другими девками.
— Да, хозяин. Я ухожу.
Женщина поспешила выйти, пуская в шатер холодный воздух. Вихсар оглядел тканевые занавесы, освещенные глиняными светцами. Прислушиваясь, прошел вперед, отодвинул край ковра, заглядывая внутрь, в густо освещенное очагом помещение. Увидел помешивающую что-то в чугунке над костром Сагадат. Целительница повернула голову, едва Вихсар откинул полог шире, чтобы войти. Здесь запах стоял совершено иной, к травам примешивался и аромат цветочных масел, вынуждая вдыхать глубже. Мирина лежала на постели, лицо ее было отвернуто, волосы расчесаны, уложены по плечам. Грудь мерно поднималась и опускалась. Княжна не пошевелилась, когда Вихсар накрыл ее своей тенью, она спала. Укололо какое-то разочарование, что не услышит ее голоса, которого будет достаточно, чтобы уснуть спокойно. Оторвав взор от Мирины, Вихсар повернулся к Садагат. Он знал ее много лет и доверял ей, наверное, больше, чем Угдэю, хоть видел ее редко. Одета женщина была просто, в халат из серой прочной ткани, на голове налобная повязка, украшенная тремя рядами сложенных в чешую монет, что позвякивали и мерцали при каждом ее движении. Садагат была возраста преклонного, но выглядела лишь зрело, карие глаза подведены были черной краской, из-под плата выбилось несколько темных, пронизанных сединой прядей. Перестав мешать отвар, женщина сдернула с плеча рушник, ловким движением сняла чугунок с огня.
— С ней все хорошо, завтра встанет на ноги и не вспомнит о жаре. Я ей снадобий сонных дала и трав кое-каких, чтобы жар сбить, — разъяснила знахарка после некоторого раздумья. Она перелила отвар в чашу деревянную, изрезанную символами неба и земли. Густой пар окутал Садагат.
— Я слышала, что ты хочешь сделать ее своей первой женой.
Вихсар невольно глянул на княжну, но та по-прежнему дышала ровно, глубоко. Вспомнил ощущение ее мягкой кожи на своих пальцах и след теплый на губах. Как упрямо не решалась касаться его. Она боится своих чувств, боится признать их и желать его так же, как вожделеет он ее. Ему не нужны другие, только ее тепло он жаждет чувствовать, видеть желание только в ее в синих, как небо, глазах, слышать ее лишь голос, целовать каждый раз вновь и вновь, ведь ей невозможно насытится, невозможно напиться такой чистой, прозрачной, живительной силы воды.
Не услышав никакого ответа, Садагат обернулась, щуря хитро карие глаза и от чего-то улыбаясь. Она не осуждала его решения. Вихсар никогда не считался с другими, а тем более, не согласовывал своих решений, они всегда были его личным делом, но сейчас спокойствие знахарки было ему нужно. Подняв тяжелую чару, Садагат прошла к хану, чуть склонив голову, протянула отвар.