— И я выполню приказ государыни, — Григорий распахнул дверь, давая понять, что разговор закончен. — Всего вам, батюшка доброго. Берегите маменьку!
— Да ты…, да я… Ах ты щенок! — рука отца потянулась сама в поисках нагайки, как правило при разговорах лежащей на столе, в воспитательных целях. Но стол был чужой. — Да я тебя денег лишу! Имения все монастырям отпишу! Что тогда делать будешь?
— Служить государыне, как и все Беловы до меня! — бесстрашно ответил Григорий, хотя промеж лопаток зазудело по старой памяти, — А там, глядишь, Елисавета Петровна и не обидит: имения наши тоже не просто так предкам достались! Честь имею!
Щелкнув каблуками, Белов-младший вышел, даже не затворив за собой дверь. В спину ему еще долго неслись отцовские проклятия и ругательства. Впрочем, к этому Григорий уже привык.
Ссоры меж ними были извечны. Не приемля иное мнение, нежели свое собственное, Белов-старший считал, что наследника избаловали, и пытался призвать к порядку, чему Гриша сопротивлялся сколько сам себя помнил. Матушка все скорбно вздыхала и то и дело бормотала что-то про баранов, а сестры переглядывались и подхихикивали, когда очередные крики сотрясали дом Беловых, обращенный фасадом к реке Мойке.
Впрочем, в последнее время Григорий редко спорил с отцом. Вернее было сказать, редко заезжал в родной дом, предпочитая казармы ставшего родным полка.
Все еще полыхая праведным гневом, преображенец выскочил за ворота мимо караулов, справившись у солдат нет ли известий о Бутурлине. Вестей не было, и Белов, расценив это, как знак, что жизнь Александра Борисовича находилась вне опасности, широким шагом направился к побережью залива.
Ветер и морские брызги слегка остудили разгоряченную голову. Свинцово-серые волны с шумом бились о камни, рассыпаясь белоснежной пеной. Преображенец спустился к воде и прошелся вдоль берега, носком сапога пиная мелкую гальку.
Разговор с отцом, с одной стороны, делал написание письма ненужным, но с другой… Петр Григорьевич ясно дал понять, что не примет Настю в качестве невестки. Самого Григория это не слишком волновало, он спокойно мог обойтись и без родительского благословения, как и сделал когда-то, попросту сбежав из дома в преображенский полк.
Приписав себе два года, Гриша успел принять присягу до того момента, как его обнаружили верные слуги отца. Бутурлин тогда имел долгий разговор с Петром Григорьевичем, а потом лично выдрал незадачливого солдата, но в полку оставил: обратного пути у преображенцев никогда не было.
Григорий прикрыл глаза и с шумом вдохнул свежий, все еще пахнущий грозой воздух. В отличие от многих своих знакомых Белов любил Питерсхофф, здесь он чувствовал себя свободным.