Да и я на всю жизнь разделил этот жребий: постоянно мерзнуть в аду наших разлук, отогреваясь и расцветая душой лишь во время недолгих свиданий. Но, повторяю, тогда я этого не понимал - хотя и предвидел, предчувствовал где-то в глубине сердца.
- Ты надолго в Москве? - спросил я.
- У меня ещё три дня.
- И задержаться ты не можешь?
- Не могу.
- Из-за мужа?
Она повернулась ко мне, и снова её глаза были темными-темными. Шторм в них нарастал, и это был великолепный шторм, с зелеными отсветами закипающих волн.
- Нет. Из-за папы.
- Из-за твоего отца? - не понял я.
- Из-за папы Иоанна-Павла II. Второго июня начинается его первый визит на родину после избрания папой, и я должна - просто должна - быть на его встрече с народом. Тоже должна его встретить, понимаешь? Поэтому позже среды утром мне улетать нельзя. Ведь среда - это уже будет тридцатое мая... Вот так, - она стала раскладывать бигос по горшочкам. - Сверху надо залить его свиным жиром и закрыть бумагой, промасленной или вощеной, и в холодильнике он может стоять долго, очень долго. И, если надо, просто достал горшочек, сунул в духовку - через пятнадцать минут обед готов.
Первый горшочек мы разъели вечером.
Мы прожили неразлучно три дня - до понедельника утром на моей квартире, а потом у нее. Она жила на квартире подруги, которой не было в городе и которая оставила ей ключи. Мирные и тихие минуты, подобные тем, когда мы гуляли по Арбату или когда Мария готовила бигос, оказались для нас редкостью. Все эти три дня мы либо занимались любовью, либо зло ругались по любому поводу - в основном, выясняя, так сказать, "межнациональные отношения" - и наша злость, накаленная добела, в какой-то момент превращалась в неудержимую страсть. Мы ненавидели друг друга - и все же любили.
Потом Марии настало время уезжать.
- Значит, на попа меня меняешь? - сказал я.
Она вспыхнула.
- Не на попа, а на папу! И вообще, не смей...
Я только фыркнул и ушел в другую комнату, закурил. Через пять минут она заглянула и сказала сухо:
- Выходи из квартиры. Мне надо её запереть, и ключи оставить в почтовом ящике.
Я вышел на лестничную клетку, не глядя на нее. Потом она появилась, несла свой саквояж. Я вызвал лифт. Я не хотел её видеть, я мечтал оказаться подальше от нее. Но не выдержал, взглянул. И в этот же момент она взглянула на меня. И, будто нас что-то толкнуло, мы бросились друг другу в объятия, и целовались, вцепившись друг в друга, забыв о времени, забыв обо всем...
Я проводил её до стоянки такси, посадил в машину. Ехать с ней в аэропорт она мне запретила.