— Я не понял. Возможно, они за мной приедут.
— Это всегда возможно.
Мы пригрелись, и меня начало клонить в сон, но всякий раз в мой мозг врезались эти спирали надо мной. Должен же быть у всего этого хоть какой-то смысл. И мне так отчаянно хотелось его найти. Я снова открыл тетрадь и увидел ту самую надпись про голодного желтоглазого бога.
— Это, наверное, его фабула, — сказал Леви. Его палец уткнулся в букву «о», прошелся дальше. — Ну, знаете. Голоса в голове приказали ему это.
— Вы думаете он еще здесь? — спросил Эли. — Ну, его душа.
— Меня не спрашивай, я еврей. Вы кстати замечали, что я единственный в школе еврей, и у меня у единственного в школе не еврейское имя?
— Кстати, почему?
— Папа упоротый. Сказал, что если еврейские имена стали модными среди не евреев, значит евреям лучше ими не пользоваться.
— Странная позиция.
— Ну, да. Он ж больной. Не знаю, как он вообще умудрился взобраться на мою мамку и сделать меня.
— Интересно, а почему модны еврейские имена? — спросил Эли. Мы все старательно отвлекались, но взгляды наши возвращались к спиралям на потолке. Прямо над нами. Он лежал здесь, вытянув руку, и рисовал их, одну за одной.
— Наверное, потому что мы живем в утопии, после конца времен. В Небесном Иерусалиме.
Я начал напевать песенку «Сияй, сияй, маленькая звездочка», и Леви легонько толкнул меня в бок.
— Это жутко. Прекрати.
Эли сказал:
— Может быть, он правда ни в чем не виноват?
Он натянул одеяло, закусил красное крыло нарисованной ракеты. У ракеты круглые иллюминаторы, желтые, словно в них горит свет, а само одеяло темно-синее. Везде темно, только желтые кружочки в маленьких ракетах, рассыпанных по космосу неосторожным ребенком. Лучшая метафора для подросткового возраста.
— Это как? — спросил я. — Опять компьютерные игры виноваты?
Эли пожал плечами. Мы снова надолго замолчали, а потом я заметил, что Леви засыпает. Эли широко зевнул. Было в этом что-то правильное, провести ночь в комнате Калева. Как бы попрощаться.
Эли и Леви заснули, я долго смотрел на спящего Леви, во сне он чуть хмурился, словно беспокоился о чем-то, я получше укрыл его одеялом и достал телефон. Я включил камеру и долго рассматривал свое лицо, я часто так развлекался, считал свои веснушки и путешествовал между нарциссизмом и деперсонализацией, смотрел, как блестят в темноте мои глаза. Я включил запись.
— Это снова про Калева. Может сделаю из этого отдельное видео потом. Не знаю. Пока началу не хватает фееричности, как мамке Леви в постели. Блин, нельзя же палить Леви.
Я повернулся в его сторону, он спал, и я положил руку ему на голову.