Сохранение собственной жизни – стимул серьезный, но не менее значимый стимул находился в это время рядом – там, за стеной. Потому-то пастор не столько прятался, сколько опять-таки выжидал. Он с удивительной для себя смелостью припал к двери, не боясь, что она сейчас распахнется и его присутствие будет обнаружено, поскольку был уверен, что нежданный визитер проследует мимо и направится к крайней двери, ведущей в угловую комнату. Так оно и вышло. Громкие шаги оборвались возле соседней двери, послышался шум распахнувшейся двери и…
– О-о-о! Кого я вижу?! Приношу извинения, что прервал ваше, гм-м, «врачебное таинство».
Голос говорящего стал менее слышен, из чего следовало, что тот зашел в комнату. Пастор тут же покинул свое убежище и снова прильнул к щелке двери, возле которой он находился минутой-двумя ранее. Он прекрасно видел все, что происходило в комнате и интуитивно предугадывал, что произойдет далее.
Лицо лекаря исказилось ужасом, он попятился назад.
– Не-е-ет! – Голос его был подавлен и жалок. – Я первый… Мое… Как же…
Неожиданный визитер, в котором пастор сразу же узнал третьего свидетеля последних слов старика, подбоченился, слегка раскачиваясь на широко расставленных ногах. В ответ на услышанное он рассмеялся и этот сухой и издевательский смех прозвучал необычайно зловеще в этих стенах. Лекарь еще сильнее сжался в комок.
– «Мое»… Единственное, милостивый государь, что здесь ваше, это никчемная жизнь, которую я непременно, и сейчас же, у вас отниму, если вы не отдадите мне эту бумагу.
В левой руке лекарь держал развернутый лист бумаги, он уже успел, по всей видимости, заглянуть туда, уже наверняка знал, где находится клад и, конечно же, теперь, когда цель была столь реальна, упускать все это из рук ему ох как не хотелось. Потому-то и прижал покрепче заветную бумагу к груди.
– Нет-е-ет!
Это были последние слова, с которыми несговорчивый человек покинул бренный мир. В следующее мгновение шпага убийцы проткнула несчастному грудь, и тот, страшно хрипя и судорожно, беззвучно хватая трясущимися губами воздух, упал на пол и обмяк. Победитель схватки, если это можно назвать схваткой, небрежно вытер окровавленный кончик шпаги о сюртук несчастного, вальяжным движением сунул ее назад в ножны и процедил сквозь зубы:
– Так будет с каждым, кто станет на пути Грета Стоу.
Это было уже что-то. Теперь пастор знал имя конкурента и инстинктивно почувствовал, что это пригодится ему в дальнейшем. А тот склонился над еще бившимся в конвульсиях телом, осторожно освободил заветный лист бумаги, чтобы не разорвать его, обратил внимание, что листов было два, бегло пробежал глазами по строкам и, видимо, найдя то, что искал, удовлетворенно крякнул, сложил бумаги вчетверо и сунул их в карман камзола. В следующее мгновение, только лишь Грет начал делать полуразворот, чтобы направиться к двери, пастор отскочил от своего импровизированного наблюдательного пункта и скрылся за дверью в соседней комнате. Вскоре шаги Грета стихли в конце холла, некоторое время вокруг воцарилась гробовая тишина, что и послужило пастору сигналом к действию. Еще не отойдя от увиденного, он, конечно же, не хотел, чтобы и его постигла участь того, чье тело лежит сейчас в соседней комнате, потому-то и не бросился в открытую на противника, хотя желание завладеть бумагой было огромнейшим. Пастор видел, каким ловким и молниеносным было движение шпаги убийцы, потому-то мысль об открытой схватке с ним отбросил окончательно и решил к этому больше не возвращаться. С этой минуты главнейшей целью для святого отца стало выследить этого Грета Стоу, разузнать все о нем, уличить благоприятный момент и выкрасть бумаги старика.