Тонкий духовный мир человека феодальной среды стал предметом и философской лирики, а также такого специфического жанра японской литературы, как дневники — никки — и записки — соси (Ки-но Цураюки, Идзуми Сикибу, Сэй Сёнагон и др.); впрочем, сходные явления были и на Западе.
Куртуазная лирика нередко соприкасалась с религиозной (например, у Григора Нарекаци, Вольфрама фон Эшенбаха), и с городской (Рютбеф), и — что особенно показательно — с народной (скажем, в знаменитой песне Вальтера фон дер Фогельвейде «Под липой свежей…»).
Более широкая картина действительности, но в большой мере опять-таки с аристократических позиций, давалась в повествовательных жанрах придворной словесности — в памятниках позднего героического эпоса (типа французских жест, испанской «Песни о моем Сиде», отчасти — исландских саг и японских гунки), который не без основания рассматривается как эпос «книжный», и в рыцарском романе. В памятниках эпоса переосмыслялись исторические события прошлого; основной упор делался на рассказы о героическом отпоре иноземным завоевателям, на повествования о феодальных усобицах, идеализировался образ бесстрашного, но порой своевольного феодала. В придворном романе, который сложился не во всех литературах Средневековья (например, такого романа не знала китайская литература), на первом плане были тонкие любовные переживания героев, которые иногда (как в западноевропейском романе или грузинском и персидском романическом эпосе) развертывались на фоне загадочных и чудесных ратных свершений протагонистов, иногда бывали связаны с превратностями судьбы (в романе византийском), с серией всевозможных похождений (в индийском романе) или оказывались переплетены с подробно изображенной придворной повседневностью (в японском «Гэндзи моногатари»). Можно говорить не просто об идеализации — в средневековом романе — феодального миропорядка, а о создании своеобразной утопии, чем была и идея рыцарского братства при дворе грузинских царей, и прельстительная ложь справедливого королевства Грааля. Мечте о прекрасном социуме, основанном на идеалах благородства и самоотречения, должны были соответствовать и герои. Поэтому куртуазный роман почти не знал сатиры, которая не была бы обращена за пределы изображаемого в произведении узкого сословного кружка. Жизнь нефеодалов показывалась в таком романе бегло, незаинтересованно и имела подчиненный характер. Она служила материалом для создания откровенно гротескных образов и положений.
В недрах средневекового общества существовала и демократическая культура народа. Она существенным образом повлияла на формирование народно-эпических памятников, таких, как скандинавская «Эдда», англосаксонский «Беовульф», валлийские «Мабиногион», византийский «Дигенис Акрит», испанские романсы, сербские и болгарские песни, русские былины и т. п. В ранних формах эпоса, носивших общенародный характер, отразились память о первобытнородовом прошлом, о героях-первопредках, старые мифы и предания (в частности, о богатырском детстве, сватовстве и брачных поездках героев). С ранними формами эпоса мы сталкиваемся во всех регионах средневековой литературы, за исключением восточноазиатского, где эпические формы сложились поздно, когда народное сознание было в достаточной степени историзовано.