«Вот моя площадь, — говорит город, — вот та самая фабрика, вот водопад и мост с каменными скульптурами, не Аничков, конечно, но мой». Все сохранилось, все живет.
Позже пришли и расселились европейские магазины, рестораны, казино, разложились турецкие базары, вынырнули, как черти из табакерки, цыгане. Встала огромная филармония — модерн, и драматический театр — классика. Синие автобусы засеменили пунктуальными караванчиками. Только автобусы, потому что второй по величине город Финляндии все же мал, четыреста тысяч человек. Где же они все? Да вот! Тут они, оказывается, голубчики, гуляют себе по магазинам, ждут автобусов, сыплются в двери библиотеки, проезжают в автомобилях, щурясь на яркие предрождественские гирлянды.
Библиотека «Метсо» разлеглась в самом центре огромной светящейся черепахой, подобрала к пузу сквер, крутящиеся в воде круглые камни, туи, огни, стаи окольцованных замками велосипедов. И музеи чинно покоятся у правого бока.
Стойте! Не шумите! Будьте осторожны! Русских примечают сразу, ведь всякому ясно — темперамент. Тотчас покупаем камни с дырочкой, прячем в карманы, ахаем, рычим друг на друга. Вот вам буклет на русском! Фенкс е лот!
Хорошо, что муж прибежал с репетиции, иначе неизвестно, стоял бы еще после нас музей камней, как стоял до этого сотню лет. Крепко взяв детей за руки, распределив по весовой категории, мы выходим прямо к витрине уральских самоцветов.
Иссушенные, кислые, пронумерованные, не совсем живые — слегка, и все же — невероятные.
Зал опоясывают горные хребты стекла. В недрах разложены невиданные сокровища, голограммы космоса, послания прошлых цивилизаций: опалы и рубины, аметисты и агаты, камни слез и камни-пейзажи, и тысяча других, названия которых тотчас стерлись, а красота их легла в памяти лишь мягкой переливчатой тенью.
Музей устоял под жадными лапками моих детей, под их жмущимися ко всему носами, под всеми Нет и Нельзя, Тише и Еще минуточку! Ну, мама, ну пойдем!
Мы идем и у самого выхода видим дерево. Ему миллион лет. Оно окаменело. Сверху вроде бы кора, а приглядишься — кристаллики камня. На срезе камень блестит крошечными звездочками, слоится от усталости, посылает под потолок музея миллион радуг. Каждая — годы.
Мы потрясенно стоим, раздавленные величием времени.
«Таков итог! Таков итог!» — сварливо объясняет дерево.
«Вот и нет! — сержусь я, — Не дождетесь! До свидания!»
Дождик капает устало, но добросовестно. Мол, раз надо, то надо, хотя непонятно зачем. Мы спешим в библиотеку поменять мужу диски с первой симфонии Бетховена на какой-то концерт Рахманинова. Библиотека шуршит привычным книжным конвейером: просторные залы, полные движения, автоматы приема и отпуска книг, музыкальный отдел на втором этаже — поближе к небу, кафе, цветы, кресла для отдыха, чучело фазана под стеклом. Дети тут же дерутся: дочь спорит — павлин, а сын кричит — курица. Обычные европейские люди, у которых в жизни не было причин плакать, которые никуда не уезжали, кроме как в запланированный отпуск и не жили в чужих домах, где куча кухонной утвари и только одна книга: «Холостяк у плиты», эти люди несли книги на чужом языке, журналы, в которых мне ни слова не понятно, музыкальные диски — единственное доступное удовольствие заброшенному в храм финской литературы иностранцу. В моих руках по-прежнему потел свернутый в трубочку буклет-каталог музея, где на русском языке стояло сразу: номер 1 — Каменное дерево.