Он хотел прямо сейчас пойти к свету.
Он даже добровольно пошёл бы во тьму, если там ему самое место.
Всё лучше, чем находиться здесь.
Всё лучше, чем перспектива жить вот так… возможно, вечно.
Быть мёртвым — это единственный оставшийся вариант, который имел смысл. Он не мог сделать эти вещи. Бл*дь, он не мог сделать эти вещи.
Он не мог…
Крохотный луч надежды пролился на него.
Может, он действительно мёртв.
Может, он этого не делал.
Как пробуждение от ужасного сна, в котором ты сделал нечто ужасное, и нет пути назад — может, всё это было лишь в его голове. Может, на самом деле он мёртв неделями, месяцами, со времени того самого пожара на острове Мангаан. С тех пор он проводил время в каком-то чистилище виртуальной реальности, разбираясь со своими чувствами к Блэку, к Мири, к тому, как сильно он облажался в тех немногих сферах жизни, которые действительно имели для него значение…
«Нет», — сказал голос.
Ник застыл.
Его разум застыл. Всё в нём застыло.
Его разум начал носиться по кругу, как только эхо того голоса стихло.
…он был мёртв. Он был мёртв всё это время.
Теперь, когда он готовился отпустить свою жизнь и по-настоящему двинуться дальше, его отослали в эту хижину, вместе с призраком Даледжема, дублёром его души, тем, что осталось от чего человеческой совести. Может, Даледжем тоже мёртв.
Может, он даже был ангелом…
«Нет», — повторил голос.
В этот раз Ника это разозлило.
Даледжем.
Видящий действительно был мёртв вместе с ним?
Если он не мёртв, то почему Ник его видел? Почему он сделал Даледжема своим духовным наставником, стражем, или кем он там был, бл*дь? При жизни Ник не знал этого видящего. Почему его совесть решила прийти к нему в облике Даледжема, с которым он едва обменялся парой слов, и который при жизни вызывал у него лишь негодование?
Может, это тоже часть послания.
Может, всё дело в его негодовании в адрес тех, у кого всё складывалось лучше, у кого были все те вещи, которые Ник хотел…
«НЕТ».
Голос перебил мысленный монолог Ника, раскроив его надвое.
Это лишило его дара речи.
Хуже того, это заставило его осознать боль.
Хуже того, молчание опять вернуло образы, воспоминания.
Всплыло лицо Кико, и он содрогнулся где-то в этой темноте, отворачиваясь.
Лицо Мири…
С его губ сорвался крик.
Крик причинял боль, всё за ним причиняло боль, но не такую, как промелькнувшее лицо его лучшей подруги. Его горло, лёгкие, грудь горели, и из него вырвался звук. Он кричал и не мог остановиться, уверенный, что его горло кровоточило от крика, уверенный, что его тело раздиралось на куски…
— ЭЙ!
Глаза Ника распахнулись.