— Вон на том углу кафе Фернана Монти. Мы пойдем по этой улице, потом свернем налево, а там и мой дом.
Ты увидишь портного Бонавантюра.
— Ты часто бываешь у Монти?
— Как можно реже. Но когда я пытаюсь что-то предпринять без их помощи, они вроде как обижаются…
Они шли посредине улицы. Вдоль тротуаров и на порогах сидели какие-то темные фигуры. Где-то играл аккордеон.
Возле дома, где поселился Дюпюш, на углу переулка шириной не более метра, Жермена вдруг остановилась.
— Посмотри! Что это? — шепнула она.
Две тени — одна маленькая, девичья, другая мужская — осторожно перелезали через подоконник.
— Это моя соседка, — пояснил Дюпюш. — Когда она возвращается с мужчиной и боится разбудить мать, она через окно пролезает в заднюю комнату портновской мастерской, и никто ничего не слышит.
Жермена забеспокоилась. Но она разволновалась еще больше, когда пришлось в темноте пересекать мастерскую портного. Там слышался громкий храп. Дюпюш вел жену за руку, а другой рукой пытался нащупать лестничные перила. Наверху он зажег свечу.
— Внизу кто-то есть?
— Это Бонавантюр. Он всегда спит в углу мастерской.
Жермена говорила шепотом.
— А на веранде тоже спят?
— Конечно. Там спят соседи — отец и мать этой девчурки, которую мы видели с мужчиной. Ей всего пятнадцать. Садись, Жермена…
В комнате кроме кровати стояло соломенное кресло.
Жермена не знала, где пристроиться. Дюпюш через силу улыбнулся.
— Сама видишь, не дворец, но жить можно.
Он подумал, что сейчас опять останется один, на глазах у него выступили слезы. Когда ему было лет шесть, он молился на ночь, стоя на коленях в кроватке.
К заученным словам молитвы он прибавлял свои:
Пресвятая Дева, святой Иосиф
и Ты, прекрасный маленький Иисус,
пусть у мамы не болит спина,
а у папы всегда будет работа
и все мы умрем в один день.
Он не мог примириться с мыслью, что однажды мать повезут в гробу, на катафалке. Он рыдал, когда думал об этом, один в своей кроватке, охваченный невыносимым ужасом.
Дюпюш смотрел на Жермену, собиравшуюся уходить.
Он робко приблизился к ней и хотел ее поцеловать.
— Осторожнее! — сказала она, указывая на веранду, где кто-то шевелился.
Дюпюш спустил на окно занавеску и попытался увлечь жену к железной кровати.
— Нет, Жозеф! Не здесь. Оставь меня.
— Но нас никто не видит…
— Зато все слышно. Умоляю тебя…
Дюпюш отодвинулся и равнодушно согласился:
— Ты права.
Он будет спокоен до конца, это решено. Он не упрекнул Жермену за письмо к отцу. Не упрекнет он ее и за холодность. А она сидела, не зная что сказать, и хотела одного — как можно скорее уйти.
— Пойдем?