Мы, смеясь, побежали к двери, но едва переступив порог, я выпрямилась и застыла. Рука Этана все еще была в моей, когда мы стояли в дверях храма, наполненного людьми.
– Хульда! Этан! – прошептала мама Этана, указывая на два свободных места рядом.
– Всем добрый вечер! – Я подняла голову и только теперь заметила тетю Мэри, стоящую за кафедрой со сборником церковных гимнов в руках.
– Счастливого Рождества, – сказала она, и все собравшиеся хором ответили ей: «Счастливого Рождества!»
Всю церковь освещали лишь свечи и белые гирлянды на шести рождественских елках. Веточки омелы свисали по краям старомодных скамей. Казалось, будто я не просто зашла в храм, а совершила путешествие во времени. В Вифлееме люди так праздновали канун Рождества уже сотню лет. И было приятно думать, что, скорее всего, они будут так праздновать его и следующие сто лет.
– Ты как? – шепотом спросил Этан. Я кивнула. Зазвучала музыка.
– Давайте начнем с гимна номер 101, – сказала тетя Мэри, когда мы с Этаном уселись на краю семейной скамьи.
Послышался шелест: люди взяли сборники гимнов и начали искать нужную страницу. Но мне незачем было подглядывать. Я знала наизусть каждое слово. Каждую ноту. И все же, когда тетя Мэри запела «Святую ночь», я ни в коем случае не могла позволить себе запеть.
«Сверкают ярко звезды…»
Вдруг вместо маленькой церкви где-то в глуши я оказалась в больничной палате. Я пела для хрупкой, болезненной женщины на кровати, подбирая ноты на клавишах. А потом она попросила меня спеть снова, и ее глаза наполнились слезами.
– Это ночь, когда родился наш Спаситель…
Я была рада, что свет в зале тусклый, а людей много, и никто за мной не наблюдает. Никто не заметил, как мои глаза стали влажными, а руки задрожали. И, главное, никто не смотрел на меня, ожидая, что я буду танцевать и петь. Никого здесь не заботило, буду ли я когда-нибудь снова петь.
«Весь мир тонул в грехе и…» – голос тети Мэри сорвался. Слова не шли. Она шевелила губами, но не было слышно ни звука. Ее лицо побледнело, она казалась потерянной, оцепеневшей.
– Это были любимые строки Дейзи, – сказала она совсем тихо, почти шепотом. Будто она потерялась в тумане воспоминаний и сожалений, сознавая, что никогда больше не сможет разделить этот гимн со своей дочерью. Пианист продолжал играть, но никто не пел. Никто не шелохнулся.
Мать Этана вытерла глаза, и я почувствовала волну эмоций, которая прошла по всему залу, добираясь до каждого. А когда пианист заиграл припев, я почувствовала, как она добралась и до меня.
Я почувствовала то же, что и тогда, когда предложила Хульде свой билет. Я не собиралась вставать. Не заставляла себя петь. Но невольно встала и направилась к кафедре.