Инга внесла ровно столько, сколько в то «стартовое» время стоила транспортная компания «ПК-бест» («ПК» – «Перевозки Кудрявцева», а «бест» для того, чтобы вызывать заведомое расположение у клиентов), и получила долю в пятьдесят процентов. Еще и пошутила, что «пятьдесят на пятьдесят» – это «отстрельное» соотношение, то есть если противоречия-разногласия между соучредителями зайдут в тупик, то голосованием вопроса не решить, один блокирует другого, и наоборот, стало быть, остается только один выход – отстреливать. Слышать такое от вдовы убитого конкурентами бизнесмена было немного неожиданно, все равно что слышать разговоры о веревке в доме повешенного. Но Алексей, психолог-самоучка, истолковал эту фразу как хороший знак: если уж Инга начала шутить на подобные темы, значит, ее отпустило, и очень обрадовался. Ингу действительно отпустило. Многие вдовы (да и вообще родственники умерших) создают после смерти близких некий культ. Хотя бы в первые годы. Выставляют на видном месте фотографии, берегут какие-то памятные вещи, вспоминают, печалятся, часто навещают могилы… У Инги ничего этого не было, ни фотографий, ни воспоминаний, ни походов на кладбище. И о своем неродившемся ребенке она никогда не вспоминала. То ли очень глубоко прятала переживания, то ли горе было настолько сильным, что «пережилось» в первые же месяцы, а потом эмоции словно «отключились», а то ведь так и до суицида дойти можно, то ли в клинике неврозов Инге посчастливилось напасть на хорошего специалиста, который объяснил ей, что жить надо сегодняшним днем, а не вчерашним, и научил так жить. Дочь Лиза однажды ляпнула (хорошо хоть, что не при тетке), что Инга (она ее звала по имени – Инге это нравилось), наверное, не любила своего мужа, раз не плачет о нем и не носит траура. Закономерное, в общем-то, суждение для развитой не по годам, но все же десятилетней девочки, только что осилившей «Унесенных ветром». Алексей рта открыть не успел, как Инна (первый и единственный раз в жизни!) накричала на дочь, в крайне резкой форме посоветовав ей не лезть в дела взрослых. Потом обе плакали, обнимались и просили друг у друга прощения, хотя Лизе, по мнению Алексея, просить прощения было не за что. Человек, даже маленький, имеет право выражать свое мнение в корректной форме. Но Инну тоже понимал: она столь сильно переживала и переживает за сестру, что, образно говоря, вспыхнула от одной искры. Инна после призналась, что ей неловко перед Ингой за свое счастье – семья, любящий муж, ребенок. Бедная Инга лишена всего этого, а ведь это и есть самое главное, без этого жизнь не жизнь. Алексей (хоть и без особого энтузиазма) выразил надежду на то, что Инга еще встретит человека, который сможет заменить ей Борьку, но Инна печально покачала головой и сказала, что дело совсем не в Борьке, а в страхе. Инга так испугалась произошедшего с ней кошмара, что теперь панически боится повторения. Боится привыкать, привязываться к кому-то. Боится забеременеть. Может, и хочет привыкнуть и забеременеть, но страх пересиливает желание. Алексей предложил найти Инге хорошего психоаналитика, ведь такие проблемы как раз решаются при помощи психоанализа, на что Инна ответила, что к психоаналитику, так же как и на исповедь к батюшке, человек должен приходить сам, по собственной воле, а не по чужому совету. Да и не так уж всемогущ психоанализ, как в кино показывают. Инна уповала на время. По ее мнению, только время залечивает любые раны. Главное, чтобы страх прошел до того, как Инга окончательно свыкнется со своим одиночеством. По мнению Алексея, свыкаться Инге было не с чем, потому что у нее были они, да и кто-то из любовников постоянно маячил на горизонте (в дом к сестре Инга их никогда не приводила), но возражать жене он не стал, потому что хотелось как можно скорее закончить разговор, неожиданно оказавшийся очень тяжелым.