Мои руки и тело были пропитаны ею.
Я почувствовала боль. Жгучая боль в животе заставила меня задохнуться.
Игнорируя доктора, я спустила одеяло до бедер, задрала больничный халат и увидела ужасный шрам на животе.
И тогда осознала правду.
Мой ребенок. Единственная хорошая вещь в моей жизни исчезла.
Мой ребенок.
Мой ребенок.
Мой ребенок.
Мой ребенок исчез.
— Мне очень жаль. — Доктор похлопал меня по руке. Я словно оцепенела. — Правда, очень жаль.
Мама вытерла мои слезы.
Я покачала головой.
Писк монитора ускорился. Доктор взглянул на аппарат.
Я все ждала, когда они скажут, что это все просто дурацкая шутка. Ждала, когда медсестра войдет в палату с плотно завернутым свертком в руках.
Этого не произошло.
Доктор встал. Писк усилился.
— Виктория, — тихо сказал он. — Мне нужно, чтобы вы успокоилась.
Я не могла, да и как он мог ожидать от меня этого? Мой ребенок был мертв.
Все пропало.
Он разговаривал с моей мамой. Но, опять же, их голоса звучали приглушенно.
Он позвал медсестру. Она вбежала внутрь и через несколько секунд доктор ввел мне в капельницу лекарство.
— Нет, — простонала я. Губы начали дрожать. — Мой ребенок…
Но мои слова исчезли, и я скользнула в темноту.
Отдайте мне моего ребенка. отдайте мне моего ребенка, отдайте мне моего ребенка…
***
Меня выписали из больницы через три дня. Мне пришлось ходить по палате, доказывая доктору, что шрам от кесарева сечения заживает правильно. Каждый раз, когда он пытался заговорить о моей потере, я выпроваживала его из палаты.
Я не хотела этого слышать. Я едва заставляла себя жить час за часом.
В тот день, когда я собирала вещи, я чувствовала себя оцепеневшей. Мой брак рухнул. Был муж, который, по словам доктора, умер.
Я потеряла ребенка.
И у меня было…у меня было кое-что еще. Из моей памяти оказался вырезан и украден огромный кусок моих воспоминаний. Но мне было все равно. Если они пропали, я, вероятно, не смогла бы справиться с ними. Была причина, по которой они исчезли.
Готовясь к выписке, я сказала маме, что она может забрать цветы себе или отдать кому-нибудь. Я не могла смотреть на них. Отказывала каждому посетителю, кроме мамы или Рэне. Мама хотела отвезти меня домой, но я сказала ей, что меня заберет Рэне. Не могла вынести еще одного жалостливого взгляда моей матери.
Я уехала одетой в пижаму и с разбитым сердцем. Дышала сквозь боль и пыталась убедить себя, что это пустяки. Я отказывалась смотреть на швы.
Ничего серьезного.
Ничего серьезного.
Ничего серьезного.
Всю дорогу до своего дома я чувствовала оцепенение. Смотрела на здания и людей, но не видела ничего. Все было в черно-белом цвете.