Но она этого не делает.
Я моргаю, и ее изображение исчезает, и теперь я снова смотрю на себя настоящую.
Раздается очень громкий стук в дверь. Я оборачиваюсь и вижу, как медсестра заглядывает внутрь. Слава Богу, это не Элис.
— Просто проверяю вас.
Я не готова выйти из ванной. Не готова смотреть на свою дочь. Вот бы можно было прятаться тут весь день.
— Я собиралась быстро принять душ, — бормочу я.
Медсестра кивает.
— Хорошо.
— Можно бритву? Нужно побрить ноги.
Я женщина за двадцать, и прошу разрешения, чтобы воспользоваться бритвой. Если не считать моего прошлого, это самая грустная вещь, которую мне приходилось слышать.
Она колеблется, прикидывая, склонна ли я к суициду.
— Я не собираюсь убивать себя, — поспешно добавляю я.
Наконец, она кивает.
— Дам тебе одну, но буду стоять прямо за дверью.
Она уходит и через мгновение возвращается с розовой бритвой. Интересно, у них что, есть шкафчик в кладовой, набитый розовыми бритвами?
Я закрываю за собой дверь и включаю душ. Поначалу вода холодная, но вскоре нагревается. Я быстро скидываю с себя одежду, и вешаю ее на крючок на стене. От холодного воздуха по коже бегут мурашки.
Встаю под душ и задергиваю занавеску. По моему телу струится теплая вода. Все мышцы расслабляются. Я закрываю глаза и мотаю головой, чтобы вода лилась на волосы. Когда они намокают, я медленно поворачиваюсь, давая воде омыть каждый миллиметр моей кожи.
Это безумная мысль, но мне кажется, что если я постою здесь подольше, то смогу смыть весь мрак, как вокруг, так и внутри меня.
Начинаю понимать, что у правды своя цена.
В первую очередь она забирает ваше здравомыслие.
Правда заманивает вас обещанием свободы, но если приглядеться, то можно увидеть, что мелким шрифтом написано, что она оставит вас наедине с сомнениями и страхами, пока вы не начнете чувствовать, как сходите с ума. Порой она приходит и спасает. Порой нет.
Все, что я переживаю, причиняет мне только еще больше боли.
Кажется, что чем больше воспоминаний возвращаются ко мне, тем громче становятся голоса. Но иногда я думаю, что они будут становиться лишь громче, пока я не вспомню прошлое до последней детали. Только тогда они исчезнут.
На следующий день, во время ланча, я тихо напеваю Эвелин колыбельную, правда, скорее для того, чтобы приглушить голоса в голове, нежели чтобы успокоить ее. Если я буду долго напевать, то все голоса стихнут. Но я знаю, что это будет лишь временное затишье.
Они вернутся. Как обычно.
Все пациенты вокруг меня либо едят, либо просто размазывают еду по тарелкам. Ведут тихие разговоры. Несколько пациентов сидят за моим столом во время завтрака, обеда и ужина. Остальные сидят в разных местах, иногда разговаривают, но никогда беседы не затягиваются на долго. Большую часть времени мы едим в тишине; в Фэйрфаксе никто ни с кем не дружит.