В какой-то момент своей жизни я зациклился на том, что должен добиться всемирного признания. Скорее всего, отсюда и возник мой страх перед холстом. Более того, я допустил ещё одну фатальную ошибку: решил, что рисовать, подстраиваясь под вкусы большинства, — значит добиться универсальности в своём творчестве. По всей вероятности, я обнаружил, что совершенно не могу рисовать, потому что взялся за кисть, пребывая именно в таком заблуждении. Ведь в картине, написанной в стремлении угодить всем и каждому, нет никакой универсальности. Универсальность живёт в других картинах — рисуя их, художник спускается в бездну и с огромным трудом извлекает из неё нечто только своё.
Чтобы это заметить, мне понадобилось беззаботно, развлечения ради, сесть за рисунок. Мне нужно было порисовать для себя, а Мияги подтолкнула меня к этому. Нарисовать её спящую стало для меня задачей совершенно другого масштаба, именно поэтому набросок мне удался.
Затем весь вечер я посвятил тому, чтобы перенести на бумагу картины, из-за старой привычки всплывавшие у меня в голове перед сном. Я до мелочей продумывал мир, в котором хотел бы жить: предавался ненастоящим воспоминаниям, представлял места, в которых никогда не бывал, свободно перекраивал своё прошлое и фантазировал о будущем. Рисуя Мияги, я наконец-то понял, как вытащить всё это из себя. Возможно, всю жизнь я только и ждал этого момента. Перед самой смертью мне удалось выработать свой стиль.
Женщина из офиса заявила, что картины, которые я должен был написать за тридцать дней, напоминают доведённые до вершины сюрреализма работы де Кирико>[28]. Конечно, это было лишь её суждение, но я и правда рисовал похоже на де Кирико.
Право оставить слабый след в истории, создавая картины, стоило бешеных денег. Я не поверил своим глазам: тридцати дней моей жизни чуть-чуть не хватило, чтобы полностью оплатить долг Мияги, и теперь, чтобы стать свободной, ей оставалось проработать всего три года.
— Ну надо же! Тридцать дней ценнее тридцати лет жизни, — прощаясь, рассмеялся заменяющий наблюдатель.
Так мне и не удалось оставить след в вечности.
Некогда предсказанное Химэно «лето через десять лет» подходило к концу. Она наполовину ошиблась в своём предсказании: я так и не стал ни богатым, ни знаменитым. И всё же наполовину она угадала. «Что-то очень хорошее» со мной действительно случилось. Как обещала Химэно, я и впрямь подумал: «Как хорошо, что я жив!»