Мне нравился этот дом, он словно пропитан духом семейности, все продумано до мельчайших деталей. Казалось бы, чем цветастая занавеска лучше тех, что висели на моих окнах? Или почему меня не смущает та трещина на стене, которая четко вырисовывается на куске обоев? Меня не тревожит то, что стена может разрушиться и меня похоронит под ее руинами только потому, что дом излучает тепло, заботу и любовь, которой у меня не было со времен смерти отца.
Раскрыв широко окно и вдохнув свежий вечерний воздух, я присела на кресло, стоящее у стены. К животу прижала открытый блокнот и начала непроизвольно вспоминать дни, когда и мой дом был похож на этот. Тихое мерное дыхание отца, который внимательно слушал мое очередное стихотворение. Я чувствовала на себе его восхищенный и добрый взгляд. Он верил в меня так, как никто другой. Под звучание его любимой мелодии в исполнении Eric Carmen – Hangry Eyes, мне казалось очень символичным рассказывать ему о своих чувствах, тех, которые испытывают к любимому папе. Он слышал меня, слушал и любил… Мне хотелось заглушить его физическую боль, принять все на себя, и поэтому я сидела с ним каждый вечер после службы. Конечно, в детских воспоминаниях все размыто, но чувства не обманешь. Они либо есть, либо их нет. Мама всегда была занята своими проповедями, стучалась в каждый дом. По-своему деятельный волонтер, который выполняет свою идею и воплощает ее в жизнь.
Пальцы замирают лишь на мгновение, и строки начинают рождаться, как только синяя паста в моей ручке касается страницы блокнота.
Я судьбе покорилась спокойно, навечно,
И бороться мне с ней уже нет больше сил.
Жизнь ведь так коротка, время так быстротечно.
Я свой крест донесу, как бы ни тяготил.
Не пойму никогда, но приму и привыкну,
Без ответов вопросы будут душу терзать.
Я шагаю вперёд, сохраняя улыбку,
Да, я буду смеяться, пусть хочу закричать.
Справлюсь. Сильная. Ты сам это знаешь,
Как сложно по жизни одиноко стоять.
Такая уж есть, меня не исправишь.
Хочу просто быть рядом, обнять и молчать.
Когда я заканчиваю писать, щеки покрыты слезами моей душевной боли, не зарастающая рана, дыра в груди ноет, и это не излечит ни один доктор. Тяжесть разливается по всему телу, гул в ушах и мрак затягивает все сильнее. Я миллион раз хотела закончить все для себя и оказаться рядом с ним. Снова прижаться к отеческой груди и поплакать, пока он будет меня утешать. Поделиться с ним и забыть о реальности, пугающей меня. Ребенок, рожденный в секте, окруженный вниманием, которое настолько пропитано ложью…
Раньше не представляла, как это оказаться вдали от общины, куда деваются все те люди, ушедшие и не возвратившиеся. Кого же выберет Иегова, когда наступит Армагеддон? И войдет ли мой отец в число избранных? То, чему меня учили, никак не работало, чем дальше я погружалась, тем сильней меня отталкивала церковь и служители. Они были как что-то липкое, субстанция, от которой невозможно оттереться, она уже во мне и во всех тех людях, которые единожды поверили. Я хотела быть ветром или листом, гонимым ветром, пушинкой, которая никому не подчиняется, делает то, что хочет. Смотреть на мир другими глазами, без рамок. Справлять дни рождения, танцевать, фотографироваться и получать подарки. Я просто хотела жить. И жить как все.