— Обои в моей комнате! — задыхаясь, выпалила она. — Когда ты успел их переклеить?
Старик улыбнулся:
— Первый раз всегда самый сложный. Со временем ты к этому привыкнешь.
— Они выглядят так, как будто им уже много лет. Как ты это сделал? Как тебе удалось так быстро их наклеить? Как ты сделал так, чтобы они… двигались?
— Я ничего не делал. Это происходит… само. — Он взмахнул руками, точно фокусник. — Все началось при моей сестре. Почему — никто не знает. Это единственная комната в доме, где происходят такие вещи, так что можешь перебраться в любую другую, если хочешь.
Эмили покачала головой. Для одного дня это было уже слишком.
— Дедушка Вэнс, я не ребенок. Узор на обоях не может измениться сам собой.
— И что там теперь? — спросил он, вместо того чтобы возражать.
Можно подумать, он этого не знал.
— Бабочки. Ошалелые бабочки!
— Просто считай эту комнату чем-то вроде мерила истины, — посоветовал Вэнс. — Наш взгляд на мир постоянно изменяется. Он зависит от нашего настроения.
Она глубоко вздохнула и призвала на помощь весь свой такт:
— Я благодарна тебе за желание представить это в виде волшебства и уверена, это стоило тебе большого труда, но мне не нравится этот узор. Можно, я его закрашу?
— Не получится, — пожал он плечами. — Твоя мама пыталась. Краска на эти обои не ложится. Содрать их тоже нельзя.
Эмили помолчала. Никто в этом городе не собирался сдавать своих позиций. Ни в отношении ее матери. Ни в отношении этой… ситуации с обоями.
— Значит, ты хочешь сказать, что мне никуда не деться от этих обоев?
— Если только перебраться в другую комнату.
Эмили прислонилась к красному холодильнику — удержаться на ногах без опоры вдруг стало для нее непосильной задачей. Дедушка Вэнс молча смотрел на нее. Она только сейчас заметила, что он как-то скособочился, как будто у него болело левое бедро.
— Я все еще жду, когда кто-нибудь придет и скажет, что все это какая-то шутка, — произнесла она наконец.
— Это чувство хорошо мне знакомо, — сказал он тихо.
Она встретилась с ним взглядом:
— Оно когда-нибудь проходит?
— В конечном счете да.
Это был не тот ответ, который она хотела услышать. Впрочем, ей так или иначе предстояло научиться с этим жить.
Что еще ей оставалось? Все равно больше идти было некуда.
Семьдесят с лишним лет назад, во время февральского полнолуния — его еще называли полнолунием снега, — когда озеро Пайни-Вудз намертво застыло и вмерзшие в лед водоросли казались окаменелостями, в доме по соседству с особняком Коффи на Мэйн-стрит случился пожар.
К тому времени, когда прибыла пожарная команда, из окон дома вырывались языки пламени. Пожарную машину пришлось толкать шестерым самым сильным мужчинам в городе, потому что на морозе она отказалась заводиться. Весь город столпился в сквере на противоположной стороне улицы, чтобы поглазеть. Люди жались друг к другу, кутаясь в одеяла, и над их головой стыли облака белесого пара от дыхания. Вэнсу в ту пору было всего четыре года, и его рост не стал еще предметом беспокойства всех родных. Напротив, его отец даже гордился сыном-богатырем. В ту ночь на Вэнсе была красная шапка с помпоном. Его старшая сестра, стоявшая позади вплотную к нему, поскольку они были укрыты одним одеялом, развлекалась тем, что ладонью легонько поддавала по помпону, глядя, как он мотается туда-сюда.