Стоя в ногах ее кровати с мятой кепкой в руках, оробевший и явно чувствующий себя не в своей тарелке, он снова сказал «нет». После этого Джулия практически перестала поддерживать отношения с отцом. Ничто и никогда больше не могло быть как прежде.
Ни одно решение в жизни не давалось ей так тяжело, как решение отдать свою маленькую дочку на усыновление. Теперь, когда малышка существовала вне тела Джулии, она отчетливо понимала, что не в состоянии заботиться о ней в одиночку. Она о себе-то самой могла позаботиться с трудом. Джулия возненавидела Беверли за то, что та была против младенцев в доме, а отца — за малодушие. Но сильнее всех она возненавидела Сойера. Если бы только он любил ее. Если бы не бросил ее одну в беде. Тогда она могла бы оставить малышку у себя. Он лишил Джулию единственной живой души, для которой она была целым миром, единственной живой души, которую она будет любить до конца своих дней. Безоглядно. Безмерно.
Ей сказали, что девочку удочерила бездетная пара из Вашингтона. Джулии оставили две фотографии. Один снимок был официальным, его сделали в больнице, на другом Джулия была запечатлена в постели с малышкой на руках — такой теплой, мягкой и восхитительно пахнущей. Джулия немедленно убрала их подальше, потому что смотреть было слишком больно, и наткнулась на них несколько лет спустя в старой тетради, когда паковала вещи, собираясь переезжать после колледжа.
Долго-долго она не могла прийти в себя. Вскоре после того, как ее выписали из больницы, она снова начала резать себе руки. Школьному психологу пришлось приложить немалые усилия, чтобы пристроить Джулию в летний лагерь, финансируемый Кольером, потому что домой в таком состоянии ехать она не могла. Когда лето кончилось, Джулия все еще не находила в себе мужества вернуться в Маллаби, и отец согласился оставить ее доучиваться последний год в спецшколе.
На следующий год Джулия подала документы в колледж, и ее приняли. Хотя после родов она перестала печь, несколько месяцев практики позволили ей достаточно набить руку, чтобы устроиться подрабатывать в пекарню при продовольственном магазине и помогать отцу оплачивать свою учебу. К тому времени не без помощи психолога, которого она продолжала посещать, перед глазами у Джулии уже перестала вставать малиновая пелена ярости всякий раз, когда она думала о Сойере, и ей вспомнились его слова о том, как он приходил домой на запах тортов, которые пекла его мать. Эти слова стали для нее знаком. Быть может, когда-нибудь в будущем, если Джулия будет печь торты, это приведет ее дочь, которая унаследовала чутье на сладкое от отца, обратно к ней. Тогда она объяснит ей, почему отказалась от нее. В самом худшем случае таким образом она донесет до дочери свою любовь.