«Сделай так, сделай, это же сон!» — стонало во мне, но я не смел пошевелиться.
Наконец, она отстранилась, поглядела на меня, довольная результатом.
— Вот, теперь ты готов… Теперь можно идти. Пусть госпожа сегодня ругает одну только Нору, а тебя не бранит. Не сегодня, да?
Ее губы опять задрожали, но она храбрилась, не давая волю слезам.
«Поцелуй ее! — Мысль пробежала по телу колючей волной. — Это же сон! Поцелуй.»
— Скажи хозяйке, что Китти сама убежала в сад. И про книгу, которую она разорвала, скажи.
Я и сам не знал, откуда взялись слова, но говорить их было легко и совсем не страшно, сон оставался сном. Ни в одной из существующих реальностей такая, как она, не стала бы сидеть на темной лестнице с таким, как я.
— Скажи ей, что маленькая паршивица совсем отбилась от рук. Скажи, что она растет лгуньей! Скажи, что… — Я задыхался от собственной смелости. — Скажи, что девчонка настоящая ведьма!
И замолчал, испугавшись сказанного. Нора больше не смотрела на меня, она отвернулась, незаметно отодвинулась к краю ступени, сложила руки на коленях и застыла так, словно мгновение назад не оттирала мое лицо от сажи. Нужно было просыпаться. Прямо сейчас. Но смущение сделало сон реальнее, теперь я видел даже паутину, что поблескивала в углу над дверью. Возмущение на лице Норы я видел отчетливее всего.
— Скажи ей, что только лгунья и ведьма может наговаривать на свою воспитательницу. Маленькая, паршивая девчонка не стоит твоих слез, — пробормотал я и зажмурился, заставляя себя пробудиться.
Послышался шорох. Это Нора подхватила подол платья, чтобы легко взбежать по лестнице и никогда больше не сниться мне такой — близкой, ласковой и печальной. Я почти смирился с мыслью, что она оставит меня в темноте. И до звонка будильника я буду сидеть на пыльной ступени, размышляя о собственной ничтожности. Горячие мягкие губы прикоснулись к моей щеке. От неожиданности я дернулся, открыл глаза. Нора смотрела на меня с бесстрашной решительностью.
— Ты совсем глупый, если говоришь так про маленькую хозяйку. Глупый, но хороший. И добрый ко мне, а я ценю доброту. И помню ее. — Помолчала, решаясь. — Дай я тебя поцелую, так и ты меня не забудешь.
Ее ладонь легла мне на грудь, тонкие пальцы вздрагивали в такт ударам сердца, бьющегося об грудную клетку, как сумасшедшее. Нора стала походить на любопытную молоденькую кошечку, я чувствовал ее дыхание, я видел, как осторожно она подбирается ко мне, одергивая подол, чтобы не помять.
По всем правилам сна в это мгновение должен был прозвенеть будильник, чтобы мерзкий его писк прорезал полутьму лестницы, обращая горячее дыхание Норы в пустоту сожалений. А я бы остался лежать в смятой постели — пристыженный, как подросток, вспотевший, как подросток, одураченный, как самый последний идиот любого возраста.