Смуглая, с острыми чертами подвижного личика, она смотрела на меня с недоумением. Маленькие ноздри втягивали воздух, будто она принюхивалась ко мне. И это делало ее почти неотличимой от белочки.
— Извините… — пробормотал я, отпуская локоть. — Я обознался. Вы… не она. Не Нора.
— Дебил, — фыркнула, верхняя губа оголила крупные зубы.
Люди равнодушно обходили нас, как горная река пригнанный селем камень. Девушка уже шагала прочь, нервно поправляя волосы, а я все смотрел ей вслед, думая, что мог оттащить это маленькое тельце в сторону, встряхнуть как следует, накричать, ударить там или поцеловать, и никто бы вмешался. В установленный порядок жизни толпы не входит защита случайных девушек от городских сумасшедших. В этом молчаливом дозволении публичной гнусности было столько грязи, что захотелось помыть руки.
Острый локоток, колючая ткань строгого платья, беличий прикус, маленькие глазки на смуглом лице. Кто защитил бы тебя от меня, будь ты Норой? Кто защитит тебя от таких, как я? От тех, кто хуже меня в сто тысяч раз? От бездонного равнодушия этого мира? Как тебе живется в нем, девочка-белочка? Как всем нам живется? Может, скрипучий дом, его тьма и пыль — не самое дрянное место для побега от реальности, где равнодушная толпа всегда останется равнодушной?
— Савельев, чего застыл? — Кулачок Зои впечатался мне под лопатку. — Макс с тебя скальп снимет, давай бегом!
Сумка хлопала ее по тощему боку, волосы расползлись по спине — тонкие, серые, как пересохшие водоросли, выброшенные прибоем на сушу. Зоя оглянулась через плечо, на ее потрескавшихся губах висел отслоившийся кусочек кожицы. Почти незаметно, ничего особенного, но меня затошнило.
— Идем, говорю!
Она остановилась, дожидаясь, пока я доползу до нее. Непослушное тело переваливалось с бока на бок, в груди влажно клокотало — обернись и увидишь склизкий след, как от гигантской улитки. Я полз, Зоя нетерпеливо смотрела на меня, перебирая длинными ногами. Где-то в «Мистере Картофеле» начинал закипать праведным гневом Максим.
Как вообще можно перемещаться в пространстве, если полностью состоишь из сонливости и соплей? Если ноги — не ноги, а пудовые мешки с сыпучим песком, если в ушах гул, а перед глазами клубится тьма — сладковатая, завораживающая и пыльная? Что я вообще делал там, на серой улице среди серых людей, если единственным моим желанием было вернуться в комнату, рухнуть на тахту, прижаться раскаленным лбом к холодной стене и уснуть? А дальше, будь, что будет.
Но Зоя ждала меня, протягивая свою крупную мужскую ладонь, ничем не схожую с той, что привиделась мне во сне. Пришлось хвататься за нее, чтобы не упасть, а потом из последних сил перебирать ногами, чтобы поспеть за тянущей меня за собой Зоей. Ее шершавые, измученные работой пальцы не хотелось перебирать в своих, и запоминать их прикосновение не хотелось.