И только шагнув во тьму, распугивая ее обреченно плачущей свечой, я вспомнил, что и раньше чувствовал на себе презрительный хозяйский прищур. Картина висела в тупике напротив двери, за которой скрывались владения Китти. Детская была рядом, буквально в двух шагах. Мысль, что сам я пришел к ней из тупика, почти не удивляла. Законы сна были мне неизвестны, законы же дома оказались до смешного просты — здесь возможно лишь то, что происходит. И все, что происходит здесь — возможно. Только приняв это правило за данность, можно было сохранить разум. Точнее его жалкое подобие, и то, если повезет.
— Ярче-ярче, — беззвучно просил я свечу, ощупывая стены, огонек лишь скорбно потрескивал в ответ.
Наконец, дверь нашлась — пальцы угодили в щель, вгрызлись в нее, углубились, потянули на себя неподатливое тяжелое дерево. За порогом клубилась тьма, неотличимая о той, что властвовала в коридоре. Я застыл в дверях, оглушенный неудачей — уверенность, что в детской кошмар закончится, обернувшись желанным мне сном, сдулась, как лопнувший воздушный шарик. А я остался стоять в темноте, сжимая тонкую свечку, будто в ней одной и было мое спасение.
— Нора? — Пересохшие губы слушались с неохотой.
Тьма насмешливо всколыхнулась, мол, глупый-глупый, нет здесь Норы, ее вообще нет, а скоро и тебя не станет, не топчись на пороге, заходи, коль пришел. Что-то мягко, но властно, подтолкнуло меня в спину, я пошатнулся и чуть было не упал. Пара шагов, ноги тут же утонули в ворсе ковра. Свеча скорбно моргнула, но не потухла, только стала еще слабее. Не дыша, я заслонил ее свободной ладонью, убаюкал, как живую кроху, огонек потянулся ко мне — он сам искал защиту. Так мы и замерли у порога детской, окаменевшие от страха.
Нежный балдахин во тьме казался иссиня-черным. Скорбным пологом он укрывал кроватку Китти. Ни единого звука не проникало из-за него, но мысль, что девочка лежит там, смотрит мертвыми глазами в потолок, холодная и влажная, как все вокруг, не отпускала. Нужно было проверить, прямо сейчас подойти туда, отдернуть балдахин и увериться, что Китти в кроватке нет. Только как сделать это, если заледеневшее тело не желает слушаться, а только стоять в дверях и дышать в половину вдоха?
Но стоило мне решить — нет уж, никуда я не пойду, хватит с меня жути этой, хватит я сказал! Как тьма за спиной шумно всколыхнулась, от ее затхлого дыхания зашевелились волосы на макушке, и я шагнул к кровати, осознавая наконец, что мои решения никого здесь не волнуют. Темная ткань балдахина на ощупь оказалась именно такой, как я и думал — влажная, чуть скользкая от сырости, абсолютно неживая. Я дотронулся до нее кончиками пальцев, свеча плакала воском на запястье другой руки, но боли я не чувствовал, один лишь страх, вязкий и густой.