— Работаю допоздна.
— Это хорошо, это правильно. — Задумчиво почесала шею, ногти заскребли по коже, оставляя на ней свежие царапины. — А потом дело молодое, так ведь, мой мальчик? Девушки, небось, толпами ходят? Или… — Замолчала, сбросила столбик пепла на пол. — Может, это ты не даешь им прохода?
Я медленно покачал головой — влево, потом вправо. Елена Викторовна фыркнула, наслаждаясь моим замешательством. Выбившаяся из-под халата нога желтела мертвецким воском, бархат обрамлял ее, словно обивка гроба.
— Знаешь, как бывает? Слабая девушка готова броситься на шею первому, кто скажет ей ласковое слово. И вот в чем вопрос — несет ли ответственность за ее падение тот, кто подталкивал, но не толкал?
Пока она говорила, жеманно растягивая слова, красуясь, наслаждаясь тишиной, как постаревшая прима провинциального театра, я медленно отходил к двери. Шажочек за шажочком. Главным было не отводить взгляда, ни единым мускулом не выдавать своего движения. Я точно знал, стоит сорваться и побежать, как она бросится следом, повалит меня, оседлает и либо задушит, а потом оттрахает, либо будет душить в процессе. Последовательность действий она выберет, пока будет гнаться за мной по коридору, готовая разверзнуть пасть и поглотить жертву с любого конца своего дряблого сумасшедшего тела.
— Ощущает ли вину тьма, увлекающая на дно сумасшествия того, кто рад потерять рассудок? — Елена Викторовна затушила сигарету о подоконник и легко соскочила с него, босые ноги шлепнули об пол. — Берет ли на себя ответственность тот, кто шагает во тьму, лишь бы не испытывать боли, гнева и одиночества? Выбираем ли мы, кем стать — тьмой или тонущим во тьме? Или каждый тонущий сам себе тьма?
Длинные полы халата волочились за ней, казалось, она не идет, а плывет в бархатных лоснящихся волнах, медленно и неотвратимо приближаясь ко мне.
— Почему ты молчишь, Гриша? Почему не хочешь ответить? Кто сказал тебе, что молчание — золото? Оно — прах. Пустота и тлен.
Холодная ладонь опустилась мне шею, обхватила неожиданно сильными пальцами.
— Почему не хочешь дотронуться до меня? Почему стоишь?
Свободной рукой она потянула тонкий поясок, и халат тут же распахнулся. Я не смотрел туда. Видит Бог, я продолжал сверлить взглядом точку над ее плечом — где-то между пыльной гардиной и краем окна, за которым сгущались сумерки, а в них зажигались фонари, и воздух наполнялся июльской ночью — влажной, душной и упоительной. На тетку я не смотрел. Но все равно видел. Острые ключицы рвали пергамент кожи, небольшая, но обвисшая, будто сдутая от прокола, грудь свешивалась к животу, темные соски чиркали по нижним ребрам. Впадина пупка, заполненная тьмой, выдающийся вперед лобок с пучком бесцветных волос. Овальная дыра между костями бедер, острые колени, покрытые синяками икры, раздутые щиколотки и по-мужски массивные ступни. Я рассмотрел каждую часть, составляющую ее тело — обнаженное, изможденное, иссушенное сумасшествием, царящем в голове, что чудом держалась на тонкой шее, сохраняя запутанные патлы в строгом проборе. Но так и не понял, на чем держалась жизнь, сокрытая в нем.