Здесь я наконец очнулся, сам себе надавав мысленных оплеух, и решительно шагнул вглубь кабинета, захлопнув за собой дверь. От резкого звука «покойница» – от которой, ни много ни мало, зависела и моя жизнь – вздрогнула и резко выпрямилась в кресле, щуря на меня покрасневшие, усталые и испуганные после сна глаза.
– Не заперто, – пояснил я, кивая за спину. – Я вошёл.
Деметра смотрела на меня ещё секунду или две, будто вспоминая, затем резко выдохнула и закрыла лицо ладонями. На одной из кистей чётко обозначилось пятно пролившихся чернил.
– Сибранд, – невнятно проговорила дочь Сильнейшего, откидываясь в кресле. – Слава Духу, это ты… а ведь дверь была открыта… – Деметра мотнула головой, так же резко отнимая ладони от лица, и вгляделась в меня вновь – пристально, цепко. – Как ты себя чувствуешь?
Я ответил не менее внимательным взглядом. Не знаю, что искала во мне управляющая гильдией, но я нашёл то, что привычнее моему глазу – признаки болезни, которую запустили в самом начале и по-прежнему не придавали ей никакого значения.
Ныряние за мной в реку не прошло для Деметры даром – всю дорогу в гильдию колдунья изнывала от выворачивающего кашля, но лишь сейчас я обратил внимание на нездоровый румянец бледных щёк, лихорадочный блеск припухших глаз и липкий болезненный пот на обрамлённом влажными волосами лбу.
– Лучше, чем ты себя, – ответил, не задумываясь.
Деметра нахмурилась и махнула рукой – мол, не отвлекай от главного.
– С сердцем воздуха всё в порядке, не переживай. Я же говорила – Сильнейший сумеет… Артефакт заключили в новый сосуд, на этот раз – неживой. Не беспокойся – из кристалла не вырвется. Что до тебя… прости, Сибранд, совсем забыла… за всем ворохом дел… – Деметра потёрла висок, обхватила пальцами бледный лоб. – Завтра я познакомлю тебя с нашими мастерами и адептами – будешь изучать основы, пока я ищу способ снять остатки проклятия с твоего сына. Как только найду – обучу. С Сильнейшим ещё не говорила, но непременно… прости, сейчас очень много дел…
Я смотрел на бруттскую колдунью, на которую волею судьбы свалились все дела гильдии, от простых хозяйственных до мировых, и в моей душе в тот миг что-то переворачивалось. Деметра едва держалась в кресле, деревянными пальцами сортируя перемешавшиеся бумаги, но хранила осанку из последних сил, как хорошо отлаженный механизм – из тех, что поднимают мост осаждённой крепости, даже когда одна из цепей вот-вот лопнет…
Она не сразу оторвалась от своих бумаг, даже когда я прошёл вглубь кабинета, ногой вышвырнул из камина по-прежнему нещадно чадящее полено, перекатив его на опрокинутую заслонку, и тем же невозмутимым шагом вернулся к двери, рядом с которой располагалось единственное в кабинете окно. За крепким стеклом бруттской работы бушевала последняя вьюга уходящей зимы, и за налипшими снежинками едва угадывалась глубокая ночь. Я дёрнул на себя створку, оставив едва заметную щель, и вернулся к столу. Теперь дочь Сильнейшего смотрела на меня во все глаза, удивлённая такой бесцеремонностью, но во мне взыграл развитый не то отцовский, не то обыкновенный мужской инстинкт – я решительно обогнул столешницу и остановился напротив высокого кресла. В нём, непроизвольно сжавшись, чуть запрокинув голову с широко распахнутыми ореховыми глазами, сидела бруттская колдунья.