В прошлом месяце союзные силы освободили Париж. На восточном фронте ситуация была не лучше, особенно после того, как советские войска освободили первый концентрационный лагерь, на который натолкнулись — Майданек — и вся их ненависть к нацистскому режиму утроилась. Да и кто мог их винить? Я прекрасно помнила свою реакцию, когда впервые ступила за ворота Аушвица и узнала о директиве «Финального Решения», ответственной за уничтожение более пяти миллионов евреев, не говоря уже о цыганах, военнопленных, да и наших собственных немцах, объявленных врагами народа по самым различным, и иногда совершенно надуманным причинам.
Иногда гестапо бросали людей в свои подвалы и вовсе безо всякой на то причины, и Эрнсту даже пришлось выпустить особую директиву, согласно которой абсолютно все заключённые должны были быть задокументированы, а те, чьи преступления не были доказаны, немедленно отпущены на волю. Помню, как он швырял бумаги листок за листком в лицо перепуганному до смерти гестаповцу, выкрикивая имена тех несчастных, кто был им лично помилован, но которые, как оказалось, были уже давным давно мертвы, замучены безжалостными мясниками из четвёртого отдела.
Человеческая жизнь давно уже потеряла свою ценность, и мы, немцы, как-то уже свыклись с мыслью, что следующим арестованным может оказаться любой из нас. Но могу только представить ужас русских, когда те воочию увидели, что наше правительство делало с «недочеловеками», которым не оказалось места в их Тысячелетнем рейхе. Я бы тоже возненавидела всю нацию, способную на такую жестокость. Только вот откуда им было знать, что об этих ужасах обычным людям с улицы у нас было известно ровным счётом столько, сколько наше правительство считало нужным, а значит — абсолютно ничего.
По окончании концерта агент американской контрразведки оставила свою виолончель в машине и предложила мне немного прогуляться в близлежащем парке. Я передала ей новую информацию касательно поимки союзных парашютистов, так называемых «воздушных террористов», как их быстро окрестило наше Министерство Пропаганды, которые помогали французскому Сопротивлению выбивать врага с их территории, и снова спросила Ингрид, что сказали её командиры по поводу возможных переговоров. Она уже в который раз ушла от прямого ответа, лишний раз подтвердив мои догадки о том, что она наверняка что-то скрывала.
— Ты же понимаешь, что я не могу доверять тебе сейчас, когда ты поддерживаешь настолько близкие отношения с шефом РСХА, — в открытую призналась она пару недель назад. — Кто знает, а может, ты теперь двойной, а то и тройной агент?