Миссис Дюшемен улыбнулась.
– Моя милая девочка, – сказала она. – Если бы ты вращалась в высших кругах, ты бы смогла взглянуть на все это со стороны…
Валентайн схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.
– Но ты же не вращаешься в высших кругах, – сказала она. – Ради Бога – да ради себя же! – вспомни, что ты женщина, а не вездесущий и всезнающий сноб. И что когда-то ты была порядочной женщиной. И сохраняла верность мужу довольно долго…
Миссис Дюшемен, которая по-прежнему сидела в кресле, откинулась на спинку.
– Милая девочка, – проговорила она. – Ты что, с ума сошла?
– Да, почти, – проговорила Валентайн. – У меня брат служит на флоте, мужчина, которого я люблю, отдал фронту не один месяц жизни. Мне кажется, ты способна это понять, даже если не понимаешь, как можно сойти с ума от одной мысли о страдании… И я знаю, Эдит Этель, что ты боишься моего мнения о тебе, иначе не было бы всех этих тайн и умолчаний, как в последние годы…
– О, моя дорогая девочка, – быстро проговорила миссис Дюшемен. – Если тобой руководит личный интерес, нельзя требовать от тебя объективного мнения по сложным вопросам. Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
– Да, пожалуйста, – сказала Валентайн. – Давай ты извинишься за то, что не пригласила меня и маму на праздник в честь получения Макмастером ордена.
Услышав эти слова, миссис Дюшемен тоже поднялась с места. Она коснулась янтарных бусин на шее тонкими пальцами. У нее за спиной поблескивали зеркала, украшения люстр, позолота и темные лакированные деревянные панели. Валентайн подумалось, что она никогда не видела такого явственного воплощения доброты, нежности и благородства. Эдит Этель сказала:
– Моя дорогая, мне казалось, наш вечер не из тех, на которых вам было бы интересно побывать… Там будет людно, обстановка будет официальной, а у тебя, наверное, и платья для таких случаев нет.
– О, у меня есть очень подходящее платье, – сказала Валентайн. – Очень красивое. Только не уверена, что вы заслуживаете такой красоты, – съязвила она, не сумев сдержаться.
Миссис Дюшемен застыла, краска стала медленно заливать ее лицо. Забавно было видеть на этом багровом фоне блестящие белки глаз и темные, прямые, почти сросшиеся брови. Постепенно ее лицо вновь побелело; и темно-синие глаза вновь ярко засияли на нем. Она нервно потирала длинные, белые ладони.
– Я прошу прощения, – сказала она безжизненным голосом. – Мы надеялись, что, если этот человек уедет во Францию – или случится еще что-нибудь, – мы сможем возобновить нашу дружбу. Но ты сама должна понимать, что с нашим официальным положением от нас нельзя требовать потворства…