Новой стала только должность ординарца Ермака, который должен передавать приказы гетманам и есаулам, всё знать и во время боя на самой быстрой лошади поддерживать связь между разными подразделениями и атаманом.
Ермак назначил на эту важную должность молодого Бориса Степановича. У Мушкова глаза на лоб полезли, когда Ермак поздравил и обнял Марину.
Ей уже было больше шестнадцати, но она ещё не походила на женщину. Груди едва наметились, правда, бедра округлились, стройные ноги в казачьих сапогах торчали, как розы в вазе... Мушков стал таким поэтичным, когда посмотрел на Марину!
Её облик потерял детскую округлость и обрёл красоту упрямой, своеобразной личности с весёлыми голубыми глазами, мягкой линией губ и двумя ямочками на щеках, когда она улыбалась. Тогда обнажались белые зубы, язык быстро, по-змеиному, облизывал губы, и Мушков снова предавался мечтам о том, как будет целовать эти губы. «Я прилипну к ним, как муха к клею, — думал он. — Я никогда не оторвусь от этих губ, задохнусь от её поцелуя. Святой Андрей, когда я, наконец, её получу, моё сердце остановится».
Когда Ермак обнял Марину, Мушкова объял ужас. «Если он не совсем уж бесчувственный чурбан, то заметит, что Борис — девушка, — пронзила его жуткая мысль. — Он прижал её к себе и должен почувствовать её грудь! Какой мужчина этого не заметит, а тем более Ермак!»
Но ничего не произошло. Ермак отпустил Бориса, а затем новые гетманы, есаулы и сотники собрались, чтобы также поздравить «малого», как они его называли. Какой успех! Год назад он был добычей Мушкова и каждый день получал пинки, как часть обучения. Никто не умел ездить верхом, как Борис, даже лошадь Ермака он приручил как ягнёнка.
— Ты знаешь, насколько близко ты была от смерти? — хриплым от пережитого ужаса голосом спросил Мушков, когда остался наедине с Мариной. — Если бы Ермак узнал, что ты девушка...
— Что бы ты тогда сделал? — спросила она, упёршись руками в бока. Папаха была надета набекрень, белокурые волосы слегка отросли, что придавало её лицу благочестивую мягкость, перед которой Мушков мог бы встать на колени.
— Ничего! Что я мог бы сделать?
— Убить Ермака! — Она улыбнулась. — Тебе всё надо подсказывать?
— Ты с ума сошла! — стал заикаться Мушков. — Мариночка, ты обезумела. Это совершенно невозможно...
— Если любишь, нет ничего невозможного.
— Ты бы умерла ради меня, если бы со мной что-нибудь случилось? — спросил Мушков. Его дыхание стало напряжённым.
— Сразу же. Не раздумывая! Если кто-то убьёт тебя, я убью его.
— Значит, ты меня любишь?
— Ты же знаешь.