— Не знаю, — крикнул Мушков, схватившись за голову. — Я даже не могу до тебя дотронуться!
— Знаешь... — сказала Марина и отвернулась. Кокетливо вскинув голову, она пошла, покачивая бёдрами, отчего кровь ударила Мушкову в голову и в другие части тела.
— Ты всё-таки станешь нормальным человеком, — бросила она через плечо. — Подумай, как скрывать нашу любовь и дальше! Ты же не можешь лечь в кровать с ординарцем Ермака! Ермак Тимофеевич тут же опустит тебя в реку в мешке с песком...
Мушков уставился на неё — безмолвно и с открытым ртом.
Пришла весна 1581 года, зацвели деревья, талая вода ещё стояла на полях, потому что в глубине, под размякшей почвой, мороз ещё цеплялся за землю. Жители Орла ловили на Каме рыбу, а Строгановы вели ежегодный подсчёт нажитого за зиму богатства...
И всё, больше не происходило ничего.
Никаких новостей о чудесной стране Мангазеи, ничего нового о военном походе, ничего о богатстве для казаков. Войско, теперь уже из тысячи человек, подготовленное, хорошо обученное, дисциплинированное — после того как Ермаку ещё четыре раза отправил преступников в реку и один раз закопал казака живьём за то, что тот убил товарища, — это войско ждало приказа.
Марине, как ординарцу, приходилось оглашать приговоры от имени Ермака. Каждый раз после исполнения этой ужасной обязанности она плакала, и тогда на Мушкова, который был совершенно не при чем, обрушивались удары, и он сносил их молча, зная, что она должна выбить из себя боль. Кого она могла бить кроме него? Он принадлежал ей, её горе было и его горем.
Потом Марина бежала в строгановский кремль, находила отца и плакала на его плече. Мудрый Люпин, терпеливое отцовское сердце, брал её под руку, отводил в строгановскую церковь, ставил свечу и просил священника отпустить грехи молодому казаку и благословить его.
— Так не может продолжаться, — сказал Ермак Максиму и Никите Строгановым, когда настал май.
Их дядя Семён ушёл в монастырь и там умер.
Это была традиция Строгановых: в конце жизни, а они всегда чувствовали его приближение, они оставляли богатство и селились в монастырской келье, чтобы в смирении быть ближе к Богу, когда он их призовёт. Так сделал и Аника Строганов, очень умный человек, превративший простую купеческую семью в семью государственного значения. Почувствовав приближение смерти, он ушёл в монастырь близ Сольвычегодска и в монашестве принял имя Иосиф.
— Так не может продолжаться, Ермак Тимофеевич, — ответил Никита Строганов. Он руководил военными делами семьи; Максим больше интересовался торговлей. — Ты совершенно прав, но подумай: даже царь не осмеливался на завоевание Сибири и на войну с армией Кучума.