И вдруг внутри девушки что-то надломилось. Испепеляющие душу гнев и ярость заволокли сознание тяжелой душной пеленой, скрывая под своим непроницаемым покровом все то светлое, чистое и невинное, что делало ее Яликой. Пресветлой ворожеей, более всего любящей и ценящей жизнь в любых ее проявлениях. Будь то непреклонная воля крохотного семечка, упрямо тянущегося сквозь толщу живородящей земли к благословенному теплу солнца, или же истошный, полный невыразимых страданий крик роженицы, через муки и боль дарующей жизнь своему дитю.
Все это ушло, оказалось начисто вымыто из души девушки всесокрушающей, не знающей преград волной черной, непроницаемой злобы и исступленного остервенения. Яростный шторм плохо контролируемого гнева словно бы придал ворожее силы, против воли одарив недоступными прежде знаниями. С какой-то болезненной ясностью, Ялика осознала, что пепел у нее под ногами, до этого казавшийся бесплодным и безжизненным, все еще помнил то невообразимо далекое время, когда он тоже был живым. Оттого беспомощно терзался и страдал, желая еще хоть на крохотное мгновение вновь вкусить сладострастную деятельность жизни, такую желанную и такую для него недоступную. Подобно самой девушке в эти, казавшиеся бесконечными, секунды, он испытывал лютую ненависть ко всему его окружающему, медленно сгорая в бушующем пламени саморазрушения, озлобленности и неистовства. Нужно было лишь немного подтолкнуть, направить его необузданную силу в нужном направлении.
Усмехнувшись так, что черты ее миловидного лица неожиданно превратились в некое подобие неприятной, омерзительной маски, Ялика, не спеша, наклонилась и зачерпнула полную ладонь пепла, который, безропотно повинуясь ее гневу, с готовностью занялся алым огнем и медленно заструился сквозь ее пальцы. Тяжело опадая на землю, капли пламени, покрытые частыми прожилками непроглядной тьмы, медленно расплывались кипящими кляксами. Не переставая уродливо кривить рот, девушка надменно выпрямилась. А в следующую секунду посреди бушующего и ярящегося моря черно-алого огня, жадно вытянувшего свои опаляющие языки высоко в небо, показалось нечто донельзя зловещее и величественное, коварно примерившее на себя маску той, кого когда-то звали Яликой.
Бьющееся в судорогах где-то на задворках пожираемого необузданной яростью чужеродного сознания то немногое, что еще осталось от ворожеи, с запоздалым ужасом узнало в занявшей ее место сущности пришельца из своих кошмаров.
— Кто ты? — с испугом в голосе прорычала Модгуд и трусливо отступила на шаг назад, избегая обжигающих прикосновений разъяренного пламени.