— Он бы все равно умер, — словно оправдываясь за содеянное, пояснил здоровяк, вставая. — Незачем множить страдания.
— Может, и так, — тихо пробормотал Ялика, уставившись в пол. Хладнокровный взгляд дружинника стал ей неприятен. Было в нем что-то отталкивающее, неправильное. От человека, только что собственноручно оборвавшего жизнь боевого товарища, ждёшь чего угодно, но не решительной отчужденности.
Добрыня понимающе вздохнул.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — произнёс он наконец, когда напряжённая тишина сгустилась настолько, что тихое, вкрадчивое потрескивание свечей стало вдруг подобно оглушительному грому. — Но не ради твоего осуждения я тебя позвал. Смотри.
Тело мёртвого дружинника вдруг дернулось, выгибаясь дугой. Рот раскрылся в беззвучном крике, исторгнув из чрева мертвеца призрачное сияние. С отвратительным чавканьем голова мертвеца отделилась от туловища, упала на пол и подкатилась к ногам испуганно взвизгнувшей ворожеи. Широко распахнутые, остекленевшие, подернутые мутной пеленой глаза безучастно уставились на обмершую девушку.
«Совсем как у того безумца на площади», — отстранённо подумала Ялика, некстати вспомнив незрячий взгляд Тихомира. Обезглавленное тело забилось в конвульсиях. Грудь мёртвого дружинника, будто бы от противоестественного, невозможного дыхания, то раздувалась, с трудом умещаясь в сковывающей её прирост кольчуге, то безвольно опадала. С печальной обреченностью звякнула не выдержавшая металлическая сетка доспеха, уступив чудовищному напору обезумевшей плоти. Что-то мерзко хрустнуло, ломаясь. Невероятно раздувшаяся грудная клетка мертвеца лопнула, и из образовавшегося разлома хлынули потоки чёрной пузырящейся слизи. Внутри ужасающей раны, среди ошметков плоти и осколков переломанных ребер, заворочалось нечто пугающее, пытаясь выбраться из своего кошмарного вместилища.
Ялика с трудом подавила крик ужаса и отвращения, разглядев создание. Она уже видела похожее существо раньше. На одиноком хуторе, сожженном Мортусом. Правда, тогда оно было куда больше и массивнее. Вестник запредельного, иномирового кошмара, не знающий ни жалости, ни пощады, ни сочувствия, ни снисхождения, столь же ненасытный, как и его хозяин. С той лишь разницей, что пищей для одного служила мертвая плоть, а другому не хватило бы и целого живого мира, чтобы унять вечный голод.
Походившее на лишенную шерсти крысу создание агрессивно зарычало, скалясь частоколом изогнутых клыков, и злобно уставилось на отшатнувшуюся назад Ялику. Казалось, оно узнало ворожею. Удовлетворённо взрыкнув, чудовище прыгнуло.