Пузырек с ядом стоит на прикроватном столике, и я уверена, что туда его поставила не моя рука. Что ж, тем лучше. Пусть Раслер знает, что у него есть недоброжелатели.
Я прячу склянку в стол за миг до того, как в полуоткрытую дверь, словно вор, прокрадывается Ольфа. Она озирается по сторонам, как будто опасается, что мой безжалостный муж все еще здесь. Но тут же успокаивается и деловито срывает с кровати покрывало.
— Он лег с тобой? — спрашивает с прищуром.
— Это не твое дело, — отвечаю я. Странно, но я всегда считала няньку чуть ли ни единственным человеком в замке, которому не наплевать на меня. И даже испытывала к ней некоторую привязанность. Даже сейчас, если подумать, я могу вспомнить, как она ласково пела мне колыбельные и была рядом даже в самые черные дни моего прошлого. — Уходи, я сама оденусь.
Она пропускает мои слова мимо ушей, продолжает шарить взглядом по кровати.
— Ты должна была хоть палец порезать, чтобы не позорить всех нас, — шипит она и приближается ко мне, заставляя пятиться к стене. — Ты должна была сделать так, чтобы он был доволен. А потом исполнить волю Короля севера.
Я тянусь к шее в надежде найти там… что? Я не могу вспомнить, пальцы хватают пустоту, но я точно знаю, что раньше я носила оберег. Кажется, какую-то чудную заморскую монету с перламутровой пластиной в середине. Ее мне подарил Артур в день нашей помолвки. Тогда я была так счастлива, что придумала, будто эта вещица, которая кочевала от бедняка до богача, переплыла море и оказалась на шее северной принцессы, будет моим оберегом от всякого зла.
Но теперь ее нет. И мне до слез горько, что от тех дней у меня не осталось совсем ничего.
— Король севера — мой муж, — отвечаю я спокойно, расправляю плечи. Я больше не дурочка Мьёль, я та, кто носит корону, и не сомневаюсь, что муж одобрит принесение еще одной жертвы на алтарь его мертвой богине. Я готова пойти до конца, даже если это дорога в пропасть. — Не припоминаю, чтобы он давал мне приказание себя травить.
Ольфа пытается схватить меня, но я легко отмахиваюсь. У няньки сухие морщинисты руки: старая пожелтевшая кожа на скрипучих костях, и такие же уродливые узловатые пальцы. Левого нет — его отрезала моя сестра, когда Ольфа вопреки приказу отца украдкой принесла мне еду. Тогда я три дня сидела на одном черством кукурузном хлебе за провинность, которую теперь и не вспомню.
— Ты называешь узурпатора королем? — не унимается старуха.
У нее синюшные губы и белое, словно мел лицо. Голова выбрита наголо, но на плешивом черепе то тут, то там торчат пучки жесткой щетины. И чтобы хоть немного развлечься, я придумываю себе забаву: мысленно поливаю ее маслом и поджигаю. Боги, я почти слышу запах ее страдания. И он пьянит.