В этом голосе так много страдания, что его можно черпать ложками, резать, словно джем и смаковать. Я иду точно по следам брата, хоть теперь в этом нет необходимости — мой дух бесплотен, ни единое действо не может выдать мое присутствие, даже если я буду орать ему в ухо всякие гнусности.
Он, придерживая мое мертвое тело одной рукой, взбирается на спину лошади, прижимает к себе, словно ребенка. Пускает коня быстрой рысью, и я лечу за ним. Что он собирается делать с моим телом? Как еще надругается?
Дорога долгая и путаная, и я почти не различаю пути. Отчаяние примерзает к лицу Логвара, срастается с ним, словно смертельная порча. Его глаза становятся белесыми, рука, что обнимает мое мертвое тело, постоянно дрожит, но не от холода.
Когда невидимый палач вскрывает северную ночь, и та кровоточит горизонтом, мы выезжаем к одинокому озеру в густой чаще мерзлого леса. Я осматриваюсь, потому что это место выглядит и знакомы, и незнакомым одновременно. Возможно, оно приходило ко мне во снах?
— Мьёль, — Логвар предпринимает последнюю попытку вдохнуть жизнь в то, что давно умерло: гладит ее по голове, всхлипывает, словно потерявшийся младенец. — Ты не можешь быть такой жестокой. Ты… все, что у меня есть.
Даже жаль, что мои руки больше не способны удержать ничего тяжелее воздуха, иначе я подобрала бы камень и с радостью размозжила ему голову, чтобы посмотреть, как гниль из башки зальет уродливое лицо брата. Что за метаморфозы?
Он снимает тело с лошади и как-то нарочито торжественно несет его к кромке озера. Опускает в снег, словно боится, что оно еще способно чувствовать холод и замерзать. Потом снимает болтающийся у пояса меч и начинает остервенело колотить рукоятью по толстому льду. Это кажется настоящим безумием, но с каждым ударом льдистая гладь поддается все больше и больше. И вот уже в несокрушимой толще векового льда есть первая дыра, которая становится все больше с каждым новым ударом. Но Логвар не успокаивается на этом, лишь изредка замирает, чтобы оглянуться на мертвое, уже закоченевшее тело. Словно спрашивает: «Ты в самом деле не шутишь, убогая? Ты умерла?»
Я уже знаю, что он задумал, и эта мысль замораживает мою храбрость. Но что я теперь? Лишь безвольный призрак, тень себя самой, которая может лишь молча наблюдать. Возможно, было бы лучше сбежать прямо сейчас, полететь туда, куда так отчаянно рвется душа. Но… что-то удерживает меня, не дает закрыть глаза от последнего ужаса. И я, словно завороженная, жду финала этой печальной ночи. Есть что-то фатальное в том, что мои одинокие похороны торжественно примет лишь безмолвный рассвет.