Она прошла в комнату сына и вернулась назад с книгой, это был Сергей Есенин в очень редком издании на тонкой папиросной бумаге (Сашка взял недавно у Васильева почитать) — ей хоть чем-нибудь хотелось заняться; пододвинув стул к теплой плите, она раскрыла книгу, и, когда садилась, потемнело в глазах; последние дни это случалось часто, и она не обратила внимания, но читать как-то сразу расхотелось, и она уронила книгу на колени, ей и без этого было сейчас уютно и хорошо, она вдруг увидела себя маленькой девочкой с торчавшими в стороны косичками, в коротеньком платьице с голыми чистыми коленками и слабо улыбнулась. Как же их мало было в жизни — счастливых дней, кроме детства да Сашки, нечего и вспомнить. Плохо, что его дома нет, ненастье поднялось, носа на улицу не покажешь, можно было бы куда-нибудь сходить, посидеть, и время бы быстрее прошло, а то ведь прямо страх берет. Вот ведь дурацкая погода какая, в такую ночь одной и сробеть можно, надо было к кому-нибудь ночевать уйти.
Трещавший в плите огонь на время успокоил ее, были первые слабые признаки кашля, легкие покалывания в груди; она нагнулась, потолкала железным прутом дрова, одернула платье на коленях, притихла. Сын? Что сын, он теперь вырос, на своих ногах, о нем теперь беспокоиться нечего, да и не один он там, Мишка Анищенко и этот новый, из Москвы, как-нибудь выберутся.
Она не заметила, как наступила полночь, и дрова прогорели, красноватые угли медленно затягивались серым пеплом. Кажется, она задремала, но проснулась очень скоро — угли в плите еще не погасли. Она прислушалась к себе (больше ее ничего сейчас не интересовало) и так ясно вдруг почувствовала, что именно должно произойти, и обрадовалась медленному ознобу, охватившему тело, обрадовалась и испугалась одновременно.
Холод начался с ног — она их не чувствовала, она даже потрогала их, и они были чужими, какими-то деревянными. Нина Федоровна застегнула ворот платья, и страха не было, и она сама как-то стороной удивилась этому и тотчас забыла; торопливо покусывая губы, она все поправляла и поправляла на себе платье; были какие-то неизвестные голоса, звуки, лица, нечто постороннее и далекое обступило ее со всех сторон, и она растерялась и ничего не могла понять; и потом ей очень хотелось выпить горячего чаю с молоком, смягчить в груди, ей казалось, что от этого все еще может исправиться. Она стала думать, как бы превозмочь себя и вскипятить чай. Тяжелый и долгий приступ кашля выдавил слезы, она утерла их слабой, чужой рукой, она опять подумала о стакане горячего чая и решила попытаться встать, одной рукой придерживаясь за спинку стула, а другой упершись в колени; с усилием выпрямившись, пошла и взяла с полки чайник, налила в него несколько кружек воды и поднесла к плите. Теперь нужно было еще подложить немного дров, всего два-три полена, и оказалось, что это не так уж и трудно было сделать, вот только потом разогнуться было не просто, и все поплыло перед глазами и сместилось, и раздался в ушах тонкий, тупой звон, и, когда он оборвался, она словно переступила какую-то черту в иной мир и сама переменилась; ей представилось, что это хоть и знакомый дом, но это не ее дом, и она жила до сих пор, сама того не зная, в чужом доме, и что здесь есть