Солнце еще не взошло, по воде шевелились зеленоватые тени, река потемнела; Головин плотнее запахнул полы пиджака, оперся о поручень и стал глядеть в воду. Дел становится все больше, а времени меньше, задумаешься, словно вчера все было, а уже лет двадцать прошло. Ну конечно, ровно двадцать, осенью сорок второго, уже заморозки хватили. Вот тогда, вырвавшись из концлагеря, они и переплывали Вислу, и тонули один за другим, но ни один не вернулся. А сейчас уже дочь взрослая, и она вот умерла, неожиданно подумал он об Архиповой. Надо было отбросить к черту все условности и драться за нее до конца. Какая же все-таки трусливая скотина человек. Он же любил ее, он теперь знает, что любил.
Головин свел плечи, обхватив себя за локти и стараясь не поддаться ознобу, возвращаться в кубрик не хотелось. Прошло уже несколько месяцев, и она понемногу стала забываться, днями было легче, обступали дела и заботы, и хорошо; что бы он делал, если бы не такая занятость, не окружавшие люди? Он бы, вероятно, с ума сошел. И люди стали другие, на работу все чаще приходят десятиклассники, тоже проблема; попробуй докажи, например, истину такому, как Александр, без определенной подготовки, если он даже в чем-то не прав.
Скрылся за ближайшим кривуном какой-то поселок из семи домишек, и весь восток казался рваным облаком огня, и само солнце, все больше разрастаясь над горизонтом, на глазах меняло оттенок, из бледно-огненного становилось розовым, свет от него еще не дошел до реки, вода была серого, мрачного цвета, сквозь клочья тумана нежно зеленел молодой мох на скалах, в небе тоже была прозелень.
Своеобразие северных рек всегда привлекало Головина, они не походили на своих степных сестер; питаемые ледниками, они разливаются к осени, и тогда их воды бывали особенно холодны. Правда, разлившись, они становятся спокойнее, но только чужак мог обмануться — мели, водовороты, неизмеренные глубины, подводные заломы… Не просто понять характер горной реки; Головину он напоминал судьбу человека, прожившего долгую и трудную жизнь и не желающего о ней рассказывать, и он от своих же мыслей недоверчиво покачал головой; скоро его позвали завтракать, и он был бледнее обычного. Кочегаров, розовый, чисто выбритый, приглядываясь к нему, спросил:
— Вы здоровы, Трофим Иванович?
— Вполне.
Начальник снабжения сострил что-то насчет города, холостяцкой жизни и добавил, что машины получены первоклассные и план теперь должен круто полезть вверх.
— Да-да, пожалуй, — сказал Головин, думая о своем.
Против течения шли тяжело, дни коротали за книгами и рыбной ловлей, но большей частью отсыпались на будущее.