— Есть! — повторил Александр и стал быстро раздеваться, и Афоня Холостяк, взглянув на зеленоватую морщинистую воду, поежился.
— Не куксись, — сказал ему Шамотько, протягивая Александру флягу со спиртом.
До самого вечера продолжались промеры, четыре человека, глотая спирт, ныряли то с одним, то с другим инструментом, пытаясь освободить дизели от креплений, ныряли в нижнем белье — не так обжигала ледяная вода, и только к заходу солнца удалось освободить тракторы от креплений. Вечерняя заря была ветреной, холодной, ночной сон глубок и беспробуден. Утром, дождавшись, пока солнце поднимется выше и немного разогреет, стали цеплять тросы. Первым опустился под воду Александр, от холода у него сразу перехватило горло; действовать приходилось на глубине четырех-пяти метров, и если бы не груз на поясном ремне, вода вытолкнула бы обратно; к тому же сильно мешало течение, Александр открыл глаза и увидел зеленоватые потоки, штопором крутящиеся вокруг затонувшей баржи; Александр не выдержал, отцепил пояс и всплыл, едва-едва нащупав буксирный крюк. С наслаждением задохнувшись сырым, холодным воздухом, он уперся взглядом в бледное утреннее небо. Вслед за ним ныряли Анищенко, Афоня, Косачев, расхрабрился и Шамотько, который дольше других пробыл под водой, но бесплодно и, вынырнув, отфыркиваясь, точно морж, он выматерился и, шевеля ноздрями, сказал:
— Рвет, чертяка, як клещами рвет, затягивает.
Незаметно наступил полдень, небо очистилось, ветер стих, и река успокоилась; опять наступила очередь Александра.
— Может, прекратим? — спросил Головин неуверенно.
— Чего там, сколько труда потратили, Трофим Иванович, — сказал Анищенко, кстати, вспоминая известную истину о героизме и трусости, бытующую со времен Суворова, что герой умирает один раз.
— Герой с тебя, — досадливо дернул усами Шамотько, недовольный болтовней в трудную минуту.
Несколько раз глубоко вздохнув, Александр взглянул на далеко черневший левый берег и, уже заранее съеживаясь от холодной зеленоватой воды, шагнул через борт, придерживая тяжелую железную болванку на поясе одной рукой и конец троса другой. Сравнительно скоро он добрался до буксирного крюка и схватился за него. Подводная струя рвала в сторону, и Александр боялся отпустить крюк; он стал подтягивать трос к себе, трос не поддавался, и, освобождая вторую руку, Александр зацепился за что-то ногами. Подтянув трос, он закрепил его и сам удивился легкости, с которой все удалось сделать. «Ну вот…» — радостно подумал он, торопливо отстегивая пояс с грузом, — запас воздуха в легких кончался, и начинало звенеть в ушах, а потом вдруг тяжелая и зеленая толща воды вскипела белой пеной, и Александр почувствовал ее непомерную тяжесть. Он почувствовал, что его правая нога зажата, зажата накрепко, намертво, чем-то твердым и холодным; извиваясь, он попытался дотянуться до нее руками и уже коснулся скользкого, холодного бревна, но пальцы сорвались, и течение легко оттолкнуло его в сторону, ударило о гусеницу, заломило, перегнуло в поясе, сильно прижало лицом к тракам. Холодея от догадки, обо всем забывая, он ринулся вверх и закричал от резкой боли в хрустнувшей щиколотке, в горле оказалась вода, и он зажал рот последним бессознательным усилием. Вода рвала его тело, все плотнее заталкивала между бревном и гусеницей, руки вяло скользнули по металлу, в легких уже не было воздуха, и глаза от усилия набрякли, он еще раз ощутил тяжесть реки, не было больше сил держаться, и потом вода показалась ему тайгой, какой-то шелест прошел кругом, и он обмяк, но затем еще раз дернулся, хотел закричать и не смог.