Комната полнилась шорохами; он засыпал, просыпался, опять начинал дремать, ему приснилась Ирина, затем Васильев, затем никогда не виданная, залитая солнцем Москва, над которой на широких самодельных крыльях летал почему-то Афоня Холостяк; утром, открыв глаза, он долго лежал, вспоминая вчерашний приход Васильева и разговор с ним, но у него и весь этот день и позже, когда он уже свободно ходил по поселку и ездил с Васильевым ловить кету, сохранялось неприятное ощущение от разговора с Васильевым, но потом он об этом забыл.
15
В последний июньский день в Игреньске состоялось рабочее собрание, которое пошло непривычно и шумно сразу после речи представителя из треста Николая Николаевича Кузнецова, в которой он сжато и твердо обосновал необходимость увеличения плана лесозаготовок, прошелся по недостаткам, взволнованно, но достаточно сдержанно рассказал о начавшемся движении бригад коммунистического труда. Светлея глазами и улыбкой, он с воодушевлением призвал игреньцев поддержать славный почин страны и закончил под одобрительные, дружные хлопки. Довольный удачным выступлением, он, обтирая вспотевшую лысину клетчатым платком, неодобрительно косился на густо дымящий зал; ему удалось виртуозно обойти стороной все вопросы, касающиеся мероприятий по лесовосстановлению, и он с доверительной доброжелательностью поглядывал в сторону насторожившегося Головина, который ничего, конечно, не знал о договоренности Кузнецова с Почкиным не затрагивать на собрании спорных вопросов; сам Кузнецов не был уверен в поддержке обкома, и поэтому Почкин обещал уклониться от выступления.
Вел собрание Гринцевич, ему было непривычно и тесно за узким столом, и он, не скрывая, показывал свое недовольство, ворочался и сопел, и теснил Головина, сидевшего у него с одной стороны, и мастера центрального лесоучастка Назарова — с другой, до тех пор, пока не устроился удобно, как ему хотелось; кроме того, он весь день сегодня работал с зятем, ставили ему сараюшку для поросенка, кажется, ничего парень попался, здоровый и спокойный, и они вечером собирались посидеть; и теперь Гринцевич думал, что собрания надоели, и сейчас никому это не нужно, раз решено увеличить план — значит увеличить, и незачем людей для этого собирать.
В третьем ряду сидела почти исключительно молодежь; Александр видел сбоку жесткий, худой профиль Васильева, державшегося молча и сосредоточенно, он время от времени поворачивал голову, всматриваясь в зал; с другого бока у Александра сидел Афоня Холостяк, который, ерзая и толкая, мешал слушать.