5
Как в полусне, спотыкаясь и падая, Косачев шел наугад, и ему казалось, что все кругом в один цвет — серый, под ноги то и дело попадались какие-то рытвины, корни, гниющие валежины. Глаза застилало мутной сеткой, ноги подкашивались, мучительно хотелось упасть в сухой мох, отдохнуть хотя бы немного.
Он почти не сознавал, что делает, и помнил только одно: где-то есть поселок и ему туда нужно попасть. И еще он знал, что болен со вчерашнего дня, с тех пор, как, разгоряченный, напился из ледяного источника припахивающей серой воды.
На ходу пощупав влажный лоб, он растерянно оглянулся, пытаясь определить направление и вспоминая что-то из школьных учебников, что-то о неравномерной густоте сучьев, обращенных к северу и югу, но вокруг него были одинаковые деревья, совершенно одинаковые деревья, с ума сойти можно от этого и еще от непрерывного мелькания стволов по сторонам; он заметил, что идет, оказывается, быстро, тут же понял, что кружит на одном месте, остановился и тотчас стал падать; под руки подвернулся ствол березы, он бессильно повис на нем, чувствуя подступавшую тошноту. Нехорошо, черт возьми, так нехорошо… Скверно — какое там нехорошо.
Услышав неподалеку треск сучьев, он поднял голову и отпрянул, мимо, чуть не сбив его, лошадиным галопом промчались два медведя, между деревьями мелькнули их крупные бугристые спины. Косачев, растерянно оглядываясь, некоторое время топтался на месте, затем стал смотреть вверх, где ходуном ходили вершины лиственниц, и то ли от этого, то ли от ветра, наносившего густую гарь, у него опять закружилась голова; сжав зубы, он удержался на ногах, и, очевидно, это усилие привело в себя окончательно. Ему представилась обнаженная истина происшедшего, беспощадная и простая истина; ведь он просто сбежал, теперь он вспомнил, как посмотрел с ненавистью в расплывающуюся спину Васильева, положил шест и, пошатываясь, пошел прочь. Трус, сказал он себе с запоздалым отчаянием. Случилось самое страшное, и ты никогда себе не простишь этого. Трус… Не выдержал… разве кто-нибудь поверит?
Припадая к земле, пробежала мимо огнистая лисица, за нею прошмыгнуло несколько незнакомых Косачеву пушистых зверьков, ловких и сильных; он поглядел им вслед, жалко и мучительно сморщился от чувства собственной ничтожности; ему вдруг показалось, что именно в этот момент он пришел к самому сокровенному в себе, и даже обросшее, черное его лицо как бы утратило измученное выражение, осветилось изнутри. Взгляд обрел осмысленность и остроту, он сейчас мог судить себя, и от этого ему было непривычно радостно и больно; да ты же просто мерзавец и мелкий человечек, говорил он себе, ты же убеждал себя, что ты особенный,