— Скорее! — задыхаясь, срывая голос, кричал Васильев, но его никто не слышал; оставалось пробежать двести-триста метров, но с одной стороны огонь почти накрывал и с другой стлался по земле рыжей волнистой шкурой, и воздух все время нагревался, становилось нечем дышать.
Внезапный поток рванул снизу вверх, в небо взвились горящая сухая трава, сучья лиственниц, земля и пепел. Васильев увидел, что Косачев споткнулся, упал и остался лежать, судорожно втягивая голову в плечи и прикрывая ее руками. Рядом с ним, лицом вниз, свалился Афоня. Бросившись к ним, Васильев перевернул Косачева на спину и сразу по затвердевшему, неподвижному лицу понял, что тот без сознания.
— Помоги! — закричал Васильев, встряхивая Афоню, всматриваясь в его глаза, белые, бессмысленные.
— Да все одно конец, — сказал Холостяк, еще больше прижимаясь к земле. — Прими, господи, наши души… Не могу больше, не хочу, силы нету.
— Вставай! Нам и перескочить всего метров сто — двести…
— Не могу… Нет мочи… Один черт подыхать.
Оторвав его от земли, Васильев размахнулся, ударил по бледному, измазанному лицу раз и другой ладонью и увидел слезы на глазах у Афони, тот застонал, вскочил на ноги, дрожа и заикаясь.
— За что, Павлыч?
— Беги, дурак! Потом будешь спрашивать, ты что, поджариться хочешь?
На них сыпались горящие иглы, и одежда начинала дымиться, и Васильев, торопливо взвалив бесчувственного Косачева на спину, грузно ступая, пошел дальше, дым и пот мешали смотреть, но он ни на минуту не упускал из виду дымящуюся спину Афони; потом ее закрыл рыжий лохматый всплеск пламени, и Васильев рванулся прямо в него, лишь задержал дыхание и прикрыл свободной рукой глаза. Через минуту с него стащили горящую рубашку; согнувшись, он долго и мучительно кашлял, испуганно и непонимающе глядя назад, туда, где сшиблись два встречных потока огня. Стегнул по глазам горячий воздух, бушующим валом пламя взлетело над тайгой и осело, растеклось по земле и теперь уже медленнее поползло в их сторону.
Путь к поселку все равно был отрезан. Услышав слабый посторонний и непрерывный звук, Ирина недоуменно взглянула вверх и увидела высоко в небе серебристый, маленький, похожий на детскую игрушку самолет, уже одним своим видом и блестящим, бескрайним пространством вокруг себя усиливший щемящее чувство тоски и задавленности.
Морщась от боли, Васильев натянул на себя чью-то куртку, помедлил, прислушиваясь к затухающему вдали конскому ржанию, и указал в глубину тайги:
— Ну, мужички, вперед.
— Чертов Язык, Павлыч…
— Хорошо, что ты мне напомнил, Афоня. А ты другую дорогу знаешь? Следите-ка лучше за кобылой, будем отходить, все еще может быть, ветер, бывает, повернет.