Как можно не понимать теперь, что лес — это влажный, устойчивый климат, думал Головин, плодородие почв, неиссякаемость рек, здоровье и настоящих и будущих поколений? Ведь деревце, посаженное или сохраненное отцом, — лучший подарок сыну, живой и вечный друг, и пусть это звучит несколько высокопарно, но это же так, и разве в непонимании здесь дело?
Теперь он жалел о поездке в тайгу, нужно всегда смотреть правде в глаза, кто-кто, а уж Кузнецов никогда не поддержит.
В это время шофер резко затормозил, и Головин, подавшись вперед, увидел на дороге худощавого, невысокого паренька, поднявшего руку; это был один из трактористов, и Головин сразу узнал его. Он вышел из машины и спросил:
— Ты, Анищенко? Что-нибудь с трактором?
— Нет… Все в порядке. Меня отстранили от работы, Трофим Иванович.
— Кто?
— Мастер. Я не знаю… Он говорит, что по распоряжению главного инженера. Из-за дороги. Короче, мол, вдвое. Дорогу к складу с делян… не в объезд, как сейчас, а прямо через сорок четвертый. Не знаю… Я отказался, товарищ директор, поскандалил, — безобразие это, вот что, мы же сами этот квартал обрабатывали, старались, вы только посмотрите! — волнуясь, Анищенко, у которого было сейчас угловатое лицо подростка, обращался теперь не только к Головину, но и к парторгу и к Кузнецову, которые тоже вышли из машины. — Сделанное своими руками разрушать не буду! К черту!
— Успокойся, Анищенко. Вероятно, мастер ошибся и не так понял Почкина. Возвращайся назад и передай Назарову мой приказ: никакой дороги.
Они стояли как раз в том месте, где с одной стороны была нетронутая, старая тайга, отсвечивающая понизу красноватыми стволами, а по другую поднималось густое море невысокого молодняка и кое-где одиноко торчали деревья-семенники; это как раз и был участок, названный мудреным словом «экспериментальный», где человек помогал вырубленному лесу подняться и зашуметь вновь.
— Трофим Иванович… Вы же сами учили беречь. А они… Саботажник… Это я — саботажник!
Головина сейчас бесил светлый, несколько насмешливый взгляд Кузнецова, он понимал, как сильно возбужден тракторист, как старается сдерживаться.
— Побереги силы, Анищенко, — сказал Головин. — Они еще пригодятся.
Осмотрев сорок четвертый квартал, Кузнецов с парторгом вернулись в поселок, Головин остался на лесосеке. Во рту был неприятный привкус не то от подмоченных папирос, не то от слов Кузнецова, который так и не высказал ничего определенного и повторил свои мысли о плановости хозяйства и недопустимости какого бы то ни было анархизма.
«Дался тебе Кузнецов», — сердито подумал Головин и, затянув голенища теплых сапог, шагнул с дороги в сторону; рыхлый, неглубокий снег еле-еле доставал до колен, идти было легко, и Головин решил напрямик добраться до лесосек центрального участка, поговорить с Васильевым. Он вспомнил, что Назаров вторично жаловался на него; звено Васильева не выполняло последнее время норм, и все будто бы потому, что после больницы Васильев совсем от рук отбился и разговаривать с ним не стало никакой возможности. Головин хорошо знал Васильева, но еще лучше Назарова, и первое время молчал, пытаясь понять не то, почему упала выработка в лучшем звене по заготовке сортимента, а то, почему испортились отношения между старыми друзьями, какими всегда были Назаров с Васильевым.