— Сашка… Сашка!!
Нет, это не мать, опять подумал он, не в силах проснуться и улыбаясь от приятного чувства успокоения и легкости в теле.
— Са-а-ашка!
Он с усилием открыл глаза, его трясла за плечи Ирина, старалась поднять, не могла и тихонько просила:
— Сашка! Вставай же, ну что за морока с тобой? Чем же ты лучше Павлыча, набрался, сапожник.
Ему удалось, наконец, справиться с непривычно тяжелой головой, он приподнялся на руках и, озираясь, никак не мог понять, где находится и что случилось; Ирина стояла рядом с ним на коленях и варежкой терла ему лицо.
Он оттолкнул ее руки, сел.
— Замерз бы, — сказала она с испугом, — хорошо, что я за тобой пошла.
— Ну и что? Подумаешь…
— Дурак, а о матери ты подумал?
— Ладно, я тебя не просил, нашлась сестра милосердия.
— Хватит, Саш, как тебе не стыдно! Вставай, пойдем домой, там тебя мать по морозу ищет. Со мной ты потом доругаешься, — она поднесла озябшие руки ко рту, подула в них. — Надо же, такой морозище. Ну вставай, вставай, еще тебя уговаривать, ребеночек.
— Иди, я за тобой.
— Ничего, и рядом можно, разрешаю, — сказала она, жалея его извечной и прощающей жалостью женщины.
25
Было тяжелое, пасмурное утро, на полу у приоткрытой двери мягко и бесшумно перемещались, трепетали блики от огня; это топилась плита. Он встал, умылся, болела голова, и не хотелось ни о чем думать.
— Уеду я, мать, — сказал он озабоченно, стараясь не глядеть на нее, и Нина Федоровна, ставя на стол картошку и кетовую икру, спросила:
— Может, опохмелишься, сынок?
Стыдясь поднять голову, он упрямо повторил:
— Уеду… Стыдно… Люблю я ее.
Вздохнув, Нина Федоровна опустила руку на его стриженый затылок. Александр почувствовал, как слегка вздрагивали ее пальцы, и не выдержал: поймал руку матери, прижался к ней щекой, рука была знакомая и теплая.
— Дурачок, скажи спасибо Ирине. Замерз бы, сорок с лишним на улице. Можно ли так? Свет клином на ней не сошелся, на этой Гальке, с кем этого не бывает.
— Не знаю… Не могу без нее… Уедем отсюда, мам?
— Зачем? Горе ты мое… Подумай, Сашка, ну что ты говоришь? Куда нам ехать-то с тобой?
— А вот куда-нибудь, разве мало места. Я слышал, на охотском побережье люди всегда нужны.
Не шевелясь, он молча смотрел на светлевшее окно, и Нина Федоровна ничего больше не стала говорить и лишь старалась как-нибудь нечаянным словом или улыбкой не обидеть его.
Головин не отпускал, на заявлении о расчете наложил размашистую резолюцию — отказать. Александр, дождавшись очереди, вошел к нему в кабинет и, положив заявление на стол, спросил:
— На каком основании, Трофим Иванович?