— Все-таки мы с тобой подружимся, Саша, незачем тебе уезжать, давай подумаем еще. И я и ты…
Под конец разговора пришел начальник снабжения. Головин указал ему на стул глазами, и тот, покашливая, сел, но уже через несколько минут беспокойно заерзал, заморгал безволосыми веками.
— Ладно, Трофим Иванович, я пойду, — сказал Александр.
— Хорошо, подумай, Архипов. Прошу тебя.
Александр кивнул и молча вышел; от разговора у него оставалось чувство неполноты и незаконченности, он хотел сказать много, а не сказал ничего и завел какую-то тягомотину о человечности, и теперь у него был нехороший осадок от встречи с Головиным, и от разговора с ним, и от того, что он позволил себя уговорить.
В этот вечер он заступил на работу с обеда, и заменявший его Афоня Холостяк с деланной неохотой вылез из кабины.
— А я-то, грешным делом, решил, что ты уже где-нибудь в Москве чаи распиваешь, — сказал он.
— А ты поменьше решай. Как Косачев?
— Вроде бы ничего, денька через два можно будет на самостоятельную переводить.
Думая о своем, Александр сказал:
— Послезавтра за горючим посылают на базу в Средне-Игреньск. Два трактора пойдут.
— Я не поеду, отпрошусь. — Афоня похлопал затвердевшими рукавицами, посмотрел поверх головы Александра.
— Почему не поедешь?
— У жинки опять с отчетом возня, малого не с кем оставить. Может, того, из Москвы, возьмешь?
— Косачева, что ли? Ладно, там посмотрим…
Вечером, возвращаясь с работы, Васильев долго смотрел на ребятишек, сооружавших снежную крепость; они весело кричали, шмыгали носами, валили друг друга в снег; проходившего мимо Александра атаковали градом снежков, и, отбиваясь, он прокричал Васильеву:
— Завтра уезжаю, Павлыч! В Средне-Игреньск за горючим, время есть, приходи, поужинаем вместе.
Прямо в лоб ему попал увесистый снежок, и Васильев невольно рассмеялся; согнувшись, Александр вытряхнул из-за шарфа насыпавшийся туда снег и сказал:
— Так ты приходи, ладно? И мать о тебе уже несколько раз спрашивала. А мне в контору заглянуть надо, командировку получить.
В безоблачном совершенно небе начинали проступать розоватые оттенки от загоревшейся зари, и мороз ощутимо усиливался; Васильев проводил прямую высокую фигуру Александра взглядом, ему не хотелось возвращаться в пустой, настывший за день дом, почему-то представилось, как он будет чистить картошку, растапливать плиту, потом одиноко сидеть за столом.
На дороге зашевелился, пополз снег, и скоро у ног стал расти белый косой бугорок. «Метель будет, пожалуй, — подумал Васильев, глубоко вдыхая сухой от мороза воздух. — Дня через два начнется, опять от безделья взвоешь».