— Вот тут можно повесить куртку, — худая как смерть, черноволосая пожилая женщина указала Коле на вешалку. Хозяйку звали Марина Комарова, она была поэтесса. Волосы она, скорее всего, красила. На ее лице были нарисованы брови, щеки, губы. Сквозь пудру не проникал ни дневной, ни электрический свет.
Минуту назад Коля мямлил на пороге:
— Я литератор. Прочитал вот объявление. А я пишу прозу. И вот пришел, чтобы посмотреть, как и что. И с собой кое-что принес почитать.
Его пригласили.
Писатели и причастные только собирались. В большой квадратной комнате кто расселся, кто энергично ходил, а кто озабоченно листал книжку. К радости своей Коля увидел Чукина.
— Нашему полку прибыло! — сказал тот, когда Ноликов привлек его внимание, помахав рукой. Чукин обратился к сидящему рядом сутулому человеку в пиджаке:
— Знакомьтесь. Молодая надежда отечественной фантастики, Николай Ноликов.
— Можно просто Коля, — сказал Коля издалека.
У одной стены, на кривом табурете, под старым портретом неизвестного Коле старика, сгорбился мужчина средних лет, со спадающей на лоб темной челкой. Чуть ниже челки блестели глазки, а между ними начинался отросток — нос. Если бы кто захотел его схватить, зажать меж двумя пальцами, то не вышло бы — очень мал был этот нос. Как Коля позже узнал, человека на табурете звали Павел Бесподобный. Он был критиком. Вместо устной речи Бесподобный мычал, плевал на пол и топал ногами. Некоторые считали, что это напускное.
Статьи Бесподобного состояли сплошь из вопросительных и восклицательных знаков. Их обсуждали так:
— В этой статье больше вопросов, чем ответов!
— Да нет же. Вопросы эти большей частью риторические.
— Но в одном мы сойдемся. Какой крик души!
— Да. Зло. Очень зло.
На чтениях Бесподобный обычно молчал и завязывал шнурки. Коля заметил, что критик их предварительно развязывает, наступая на один конец шнурка подошвой и отводя ногу в сторону. Если читаемое не нравилось критику, он громко возвещал об этом саркастическим кашлем и весело глядел в сторону, отвернувшись. Еще мог затылок почесать.
Коля стал посещать салон каждую неделю. Писатели и критики приносили с собой печенье, сухую колбасу, а особо скупые — батоны. Чай обеспечивала Комарова. Ей иногда дарили шоколадки — на общем, круглом столе они не появлялись. Сладости поэтесса относила на чердак, где, по слухам, обитал ее давний сожитель, сошедший с ума поэт, который вот уже тридцать лет не покидал своё пристанище. Порой по улице летел бумажный самолетик, пущенный из маленького квадратного окна на чердаке. Прохожий трогал ногой упавший самолетик и обнаруживал, что там записаны какие-то стихи.