Первым восставшим мертвецом в моей жизни стала родная тетка, Айседора Орул, в девичестве Извич.
Я запомнила ее как улыбчивую круглощекую толстушку, которая вечно совала мне то румяное яблочко, то пирожные с кремом, приговаривая, что негоже знатной молодой госпоже походить на чахоточную. Попытки тетушки поправить мою фигуру, правда, проваливались с треском, — я всегда оставалась худой, как бы много ни ела.
Айседора все жалостливо вздыхала, сетуя на тонкую юношескую кость, да и подъедала втихаря все оставшиеся сладости со стола. Больше десертов она любила только хорошую шутку, и раскатистый хохот пышной женщины сотрясал стены фамильного поместья каждый раз, когда она наведывалась к нам в гости.
За всем этим фасадом жизнелюбия, улыбками и смехом, увы, скрывалось нечто иное. Похоронив в один год всех троих своих детей, унесенных тяжелой болезнью, тетушка стала все чаще прикладываться к горячительному. И однажды она хорошенько набралась для храбрости, ускользнула от слуг и повесилась в собственном саду, прервав тем самым терзающие ее душевные муки.
Господин Сэм Орул, муж Айседоры, едва не умер от горя на том же месте, где его застала дурная весть. Сердце пожилого мужчины выдержало лишь благодаря усердным стараниям лекарей. Он смог прийти в себя к похоронам возлюбленной жены, но основные хлопоты по их подготовке успели почти полностью лечь на плечи моих родителей.
Благородный род Извечей, к которому я принадлежала, славился древними корнями, уходящими едва ли не в те времена, когда на месте Рулевии существовали лишь небольшие разрозненные поселения. Тетушка Айседора и после замужества упорно причисляла себя к нам, а не к Орулам, и не единожды выражала самое горячее желание когда-нибудь быть похороненной в обширном семейном склепе Извичей, ближе к предкам.
Сэм Орул, которого всегда это возмущало, в итоге не стал оспаривать решение моего отца выполнить волю покойной: то ли из-за искреннего намерения исполнить желание Айседоры, то ли из-за неспособности спорить в час столь глубокого горя.
Мне было двенадцать.
На церемонии прощания я стояла так близко к гробу, что различала рельеф толстого слоя пудры выбеленных щек покойницы и чувствовала неприятный запах лака, покрывающего жесткие завитки темных кудрей вдоль округлого лица.
Совсем рядом сгорбился успевший всего за несколько дней превратиться в дряхлого старика Сэм Орул. В почерневшем взгляде господина Орула плескалась глухая невыносимая тоска, перемешанная с уже застарелой, но от того не менее мучительной болью, вызванной многократной потерей близких.
