На похоронах двоюродных братьев я, по настоянию матери, не присутствовала, и до этого момента никогда так близко, лицом к лицу, не сталкивалась со смертью.
В народе говорят, что у всех урожденных некромантов есть дефект, этакая душевная патология: никто из них по природе своей не способен оплакивать мертвых и испытывать к ним даже малейшего сострадания.
Но в тот день, вопреки всем глупым сельским поверьям, я с трудом сдерживала прорывающиеся рыдания, и дело было явно не в том, что тогда я просто не знала, какими способностями одарила меня природа. Я искренне и всей душой жалела так рано ушедшую от нас тетушку, ее поседевшего мужа, с трудом дышащего от горя отца, потерявшего в лице Айседоры сестру, и, отчего-то, очень остро, саму себя.
Я не обращала никакого внимания на то, чем именно были заняты что-то бормочущие себе под нос жрецы. Их худобу, вызванную многочисленными постами, не смогли скрыть даже просторные темно-зеленые одеяния с черной окантовкой. С застывшим выражением скорби на вытянутых лицах, жрецы богини с торжественной медлительностью проводили ритуал освобождения души, обязательный для всех самоубийц.
Я заметила, как в плоской темной чаше у изголовья покойной зажгли подсохшую ветвь, только когда в нос ударил горький едкий дым, заставивший всех стоявших рядом с гробом неприлично раскашляться.
Уже сложно сказать, где именно в тот день ошиблись служители Брианны. То ли ветку многолистника сорвали с умирающего дерева, то ли само наложенное заклинание освобождения не сработало из-за слабых способностей жрецов, — да и сотворенные не некромантами подобные чары по определению не могли быть сильны. Но, так или иначе, душа тетушки, вопреки всем прогнозам и ожиданиям, не спешила покидать тело и отправляться к сыновьям в мир Иной.
По стечению обстоятельств, на третий день после тягостных похорон я засиделась на улице допоздна.
Стоял теплый, но душный вечер середины лета. Воздух наполнял сладкий медовый запах солнечника, и стоило случайно коснуться огромных желтых цветов, как пышная пыльца щедро сыпалась на одежду.
Мать и отец надолго уехали по делам из поместья, а моя гувернантка, всегда отличавшаяся рассеянностью и ветреностью, отлучилась на кухню, где заболталась с поварихой.
Я лежала на покрывале в саду под вишневыми деревьями, отложив в сторону закрытую книгу. После похорон тетушки я не могла заставить себя прочесть и строчки, словно все вокруг разом выцвело, поблекло и лишилось какого-либо смысла.
Двери нашего семейного склепа никогда не закрывались. Все наши предки спали самым благочестивым из мертвых снов, как и положено всем благородным. Я сидела в сумерках совсем одна, погруженная в свои мысли, и не могла даже предположить, что надо мной нависла смертельная угроза.