Мила со страхом смотрела на дядюшку.
– Я специально появляюсь перед тобой в своем старом теле, чтобы не пугать, – продолжил он, внимательно разглядывая ее. – Все-таки, я очень люблю тебя… Если быть откровенным, то сам я ненавижу свое собственное тело, ведь именно таким меня знали люди и именно в этом обличии я был объектом их насмешек. Обычно, оно лежит спрятанным в прохладном подвале одного из домов, и я нечасто пользуюсь им, предпочитая находиться в молодых, красивых телах. Я бы с удовольствием избавился от своего тела, но это не так-то просто сделать, поэтому пусть оно умрет естественной смертью… Мне напоминает это старого плюшевого медвежонка из детства, которого я так и не смог выбросить… Не помню, рассказывал ли я тебе, что когда перебрался из Нью-Йорка в Лонвилль, то с собой у меня было совсем немного вещей – кое-какие нехитрые пожитки, документы на дом, банковская книжка и плюшевый медвежонок. Он и сейчас сидит в спальне на моей кровати. Так странно, как мы, порой, привыкаем к вещам… – он покачал головой и снова спросил Милу беспечным голосом. – Не рассказывал?
– Отпусти меня, дядюшка, – взмолилась Мила, не ответив на его вопрос, и на ее глазах вновь выступили слезы. – Прошу тебя, дай мне уехать.
– Мне очень жаль, детка, но я не могу сделать этого, – ответил он и строго посмотрел на нее. – Иначе это будет угрожать моему благополучию.
– Я никому не расскажу, клянусь…
– Еще пару часов назад ты угрожала мне полицией, – беззлобно усмехнулся он и добавил. – Твой отъезд абсолютно исключен. Ты останешься жить в Лонвилле навсегда. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась.
Мила оглядела знакомую ей с детства гостиную, залитую пытавшимся пробиться через плотный слой пыли на стекле солнцем, и напрягла руки, пытаясь разорвать узел, но веревка не поддалась.
– Бесполезно, – произнес он, заметив ее движения. – У тебя не получится разорвать оковы, но это вынужденная, временная мера. Как только ты смиришься со своей участью, я обязательно освобожу тебя. Со временем, я уверен, тебе понравится здесь.
– Дядюшка, если ты любишь меня – отпусти…
– Извини, – отрезал он. – Это исключено.
Дядюшка встал со стула, подошел к окну, а потом добавил, не поворачивая головы:
– Помнишь, каким я был? Даже подростки открыто издевались надо мной и кричали в мою сторону всякие оскорбления. Как же я ненавидел их всех и весь город. Но теперь обидчики мертвы и больше не смогут портить мне жизнь. Теперь я люблю Лонвилль. Это лучший город в мире.
Мила в ответ на это снова всхлипнула. Она не могла поверить, что ее добрый, спокойный и грустный дядюшка Томас, который не мог обидеть даже мухи, стал таким чудовищем.