«Я подожду и подумаю обо всем, когда останусь одна. Возможно».
Амелия взяла себя в руки и вернулась к работе. Тем же вечером она отправилась домой, ухаживала за матерью, которая затуманенным от боли рассудком не заметила ничего плохого.
На следующий день Амелия отправилась на работу, выпила утреннюю чашечку кофе и занялась своими обычными делами. В полдень она вошла в кабинет шефа, закрыла дверь, заперла её и подчинилась всем его садистким желаниям.
Более двух лет она умудрялась сохранять ясный рассудок и старалась не вспоминать о тех адских минутах, когда Гарроуэй овладевал ею. Ему нравилось заставлять её страдать, содрогаться от боли, и она не осмеливалась говорить об этом. Он обзывал её мерзкими именами. Угрожал, что изобьет дубинкой, оглушал электрошокером, бил пистолетом по лицу. Иногда насиловал в рот, одной рукой больно сжимая волосы, другой прижимал дуло служебного пистолета ко лбу между глаз, держа палец на спусковом крючке. Однажды он трахнул её им, предварительно распластав голую на своем столе. И прежде, чем сделать это, показал что пистолет заряжен. С хладнокровным удовлетворением наблюдал, как на её глаза навернулись слезы. Она уже истекала кровью, когда шеф выдернул из израненного лона холодный металл и тут же трахнул членом.
В тот день он кончал особенно сильно.
Почти каждый день она терпела боль и страх, а затем, выходя из его кабинета, старалась забыть последний эпизод. Если и пыталась вспомнить об этих потерянных мгновениях, что случалось очень редко, то всплывающие картинки были скорее похожи на давние кошмары. Большая часть деталей отсутствовала, оставляя после себя лишь смутные образы и едва сдерживаемое чувство обреченности.
Но иногда Гарроуэй получал удовольствие и без особых оскорблений. Всегда грубый, не ведающий, что такое нежность, шеф время от времени трахал её, находясь сверху, без угроз и шлепков. Вот тогда Амелия приходила в ужас, потому что в её истекающем соками лоне разгорался пожар, а наслаждение переполняло до тех пор, пока тело не начинало содрогаться от нежелательного оргазма. Те дни были еще хуже, чем когда он по-настоящему причинял ей боль. Такие эпизоды оказалось гораздо труднее стереть из памяти. Когда её тело, вопреки ненависти и страху перед Гарроуэем, достигало кульминации, даже несмотря на отвращение. Амелия думала, что рехнется.
Амелия, словно в лихорадочном тумане, рисовала все свои выходные, отчаянно пытаясь изгнать демонов, которых не осмеливалась осознанно признать. На её картинах появлялись злобные черно-красные рваные образы. И тема полотна не имела значения. И даже цветущие луга под её кистью отражали мучившее её безумие. Тем, кто видел её работы, она никогда не объясняла, чем вызван изображенный там лихорадочный хаос.