– Давай начистоту, ты еще не видел в действии ни меня, ни мой порох.
– Давай начистоту, клал я на тебя и твой порох.
И вот этот интеллектуальный обмен мог бы продолжаться еще довольно долго, если бы не вмешался Ашер, который неожиданно даже для себя продекламировал:
– Ты мудак, Человек-Облом,
Я засуну тебе в жопу лом.
После снова воцарилась та звенящая, удивительная тишина, которая часто воцарялась после стихов Человека-Поэта, потому что, как правило, в первые несколько секунд после того, как Ашер выдавал очередной шедевр, окружающие даже не знали, как на него реагировать.
– Знаешь, – сказал, наконец, Облом Мистеру Несправедливости, полностью позабыв, о чем они говорили до этого, – теперь я понимаю, почему в первый раз ты не дал ему дорифмовать.
Такие моменты Лео Ашер просто ненавидел.
– Ужасно, да? – сочувственно поддакнул Мистер Несправедливость. – Знаешь, я раньше даже не верил, что так бывает.
Редко, но иногда все-таки Ашеру случалось вдруг неожиданно и совершенно спонтанно выдать стихи, и такие моменты пугали его намного больше, чем паранойя и мертвые люди вокруг.
– Черт, это вообще какой-то запредельный уровень, – Облом устало потер лицо и перевел сочувственный взгляд на Ашера. – Думаешь, это лечится?
Дело в том, что Ашер никогда не мог предугадать эти творческие припадки, и ему часто мерещилось, что это Человек-Поэт понемногу оформляется в самостоятельную личность и пытается забрать контроль над его телом.
– В свободное от геройства время, – ответил Облому Несправедливость, – я работаю психотерапевтом. И я точно знаю, что такое не лечится.
Каждый стихотворный припадок Ашера всегда заканчивался одинаково. Окружающие забрасывали все свои предыдущие дела и начинали жалеть или глумиться. Глумиться или жалеть, третьего было не дано.
– И что делать? – спросил Облом.
– Думаешь, мы можем что-то для него сделать? – ответил вопросом на вопрос Несправедливость.
– Так, чтобы нас не посадили за убийство? Вряд ли.
Ашер этой реакции не понимал. Он знал, что пишет паршивые стихи, но он вообще ненавидел стихи. Кому какая была разница, если Человек-Поэт был хреновым поэтом? Это еще не было поводом смотреть на человека с такой жалостью, словно его жизнь кончилась не начавшись. Вот только переубедить окружающих не удавалось.
И когда Ашер сталкивался с такой жалостью, у него просто опускались руки.
– Эй, Поэт, – осторожно, словно говорил с умственно отсталым или самоубийцей на крыше, обратился к нему Облом. – Слушай, мужик, извини за… вообще извини, я не знал, что с тобой… ну… поэзия.
– Неизлечимая поэзия, – поправил Несправедливость.