Я покраснел. Настоящий Надод, тот, что у Буссенара, живьем ел европейских глобтроттеров. Вот так Митя! Я же не кричу на всех углах, что сам-то он носит звание вождя зулусов Умслопогаса…
— Врет он все, — сказал я. — И не пескарь, а карась. Мы бы его и так, и так испекли.
— Николенька и вправду угадывает погоду, — вступилась маменька. — Вот прошлым летом не послушались мы его, поехали на ночь глядя в Поповку — прокляли все. Такой дождь был, такой дождь!
— Барометр — железо, — веско сказал дядюшка. — Боцман с хорошим прострелом лучше любого барометра. Вот, рассказывал капитан Гедройц, как в бытность его старшим офицером на клипере «Лебедь» стояли они на Суматре, отдыхали и провиант брали для Камчатки. И был у них юнга-татарчонок. И вот вдруг этот юнга буквально бесится, ко всем бросается и кричит: уходить надо, уходить!
Куда уходить, зачем — да и какое его татарское дело? А он одно: уходить надо, погибнем! Что делать? Доктор его пользует, без толку. Ну, посадили в канатный ящик. Так он оттуда выбрался, фонарь схватил — и в крюйт-камеру сумел забраться! Это где порох, — пояснил он маменьке. — И оттуда орет: отдавайте якоря, а то взорву всех к своему татарскому богу! И — делать нечего — загрузку прекратили, якоря отдали, в море вышли. Думают — не двужильный же он, сморится когда-нибудь. И тут — ка-ак заревет! Ка-ак даст-даст в небо! Огонь, дым, пепел! И — волна пошла: Все корабли, что в бухте остались, забросило на горы, в леса, в щепы разметало. И только «Лебедь» один — уцелел. Кракатау взорвался, вулкан.
— А что же с юнгой стало? — спрпосил о. Никодим.
— Ну, как что? За баловство с огнем линьками погладили, а за спасение судна.
Ну, там много чего было. Сейчас он на «Владимире» боцманом ходит. Говорят, контора Ллойда его к себе переманивала, большие фунты сулила — не пошел, татарин упрямый.
Разговор перешел на славные подвиги: сперва флотские, потом общевойсковые, а потом и гражданские.
Сначала это было интересно, но с двунадесятого примера я начал почему-то злиться, и чем дальше, тем больше. Это было еще хуже, чем зуб с дуплом.
Медицинские студенты, позволявшие прививать себе всяческие гнусные болезни, казались мне не героями, а идиотами. Поручик Буцефалов, спасший из-под огня полковую печать, тоже как-то не вдохновлял. Множество однообразных подвигов отдавания своего имущества погорельцам и прочим каликам перехожим, казались мне непростительным мотовством. А когда речь зашла о моем сверстнике, который, рискуя жизнью, спас из проруби тонущего поросенка, я не выдержал и сказал, что и сам могу в любой момент совершить такое, что обо мне будут говорить все.